Что говорить? Что, блин, вообще говорят в таких ситуациях?

Другая бы давно послала. А Громова продолжает дышать тут со мной одним воздухом.

– Я домой. Такси нужно вызвать, – хрипит ломаным голосом.

– Я тебя отвезу.

– Не надо. Я не хочу тебя видеть.

– Я просто отвезу. Ночь, Арин. Никаких разговоров и прикосновений не будет. Обещал твоему отцу, что верну тебя домой…

Слабо улыбаюсь. Она смотрит на дверь. Думает. Потом кивает.

– Никто не должен знать, Тим, – звучит примерно на середине пути. – Мне не нужны сплетни и грязь.

– Хорошо.

– Выполни, пожалуйста, мою просьбу. Я не хочу сейчас расспросов дома…

– Я провожу.

Сжимаю ее ладонь, понимая, что в последний раз. Облегчил совесть? Проще не стало.

Она кивает и резко выдергивает руку из моей. В спешке выбирается из машины. Как только оказывается на улице, несется к дому и падает у самого крыльца.

Блин! Ускорившись, иду туда.

Аринка сидит на дорожке и смотрит на свое разбитое колено.

Секунда. Две. Три.

Ее взгляд взметается вверх, сталкивается с моим. И именно в этот момент ее прорывает. Она начинает рыдать. Громко, до кашля. В какой-то момент накрывает рот ладонью, потому что начинает икать.

– Зачем ты это сделал? Зачем? – глотает слезы, продолжая сидеть на земле.

Опускаюсь на корточки, чтобы ее поднять, и мне сразу прилетает пара хаотичных ударов по плечам, груди, даже по лицу, кажется.

Пропускаю все это фоном. Подхватываю Громову под колени одной рукой, второй под спину. Поднимаю. Она больше не дергается, только плачет.

Прижимаю к себе крепче. Наверное, ей так только противней, но сделать я с собой ничего не могу. Беру по максимуму, как в последний раз…

Колено кровоточит. Приложилась она неслабо.

Захожу в дом. Внутри все еще есть жизнь. Голоса, смех. Не из гостиной, из кухни все это доносится.

Не разуваясь, иду вглубь дома, к лестнице.

Аринкина мать выпрыгивает как черт из табакерки. Не вовремя.

– Вы чего так рано?

Матерюсь про себя и медленно разворачиваюсь к старшей Громовой лицом. Теперь она видит Аринку. Всю заплаканную, с разбитым коленом и без туфли. Именно в таком виде я держу ее на руках.

– Арина? – тетя Ульяна охает.

– Ногу подвернула, мам, – Аринка всхлипывает, – коленку разбила на лестнице. Тим настоял на том, что лучше домой поехать.

– Правильно настоял, – вмешивается ее отец. – Ульяна, аптечку принеси.

– Все хорошо, пап.

Бегло оцениваю обстановку. В доме в качестве гостей остались только мои предки и Катькины. Они все тоже на шум выползли. Ловлю взгляд своего отца. Вместо тысячи слов, блин.

– Ну вот как ты так? – причитает Аринина мать.

– Каблуки, мам, оступилась.

Ариша натянуто улыбается. На меня больше не смотрит. Совсем.

Ариша

Отрываю пластырь и наблюдаю, как из ранки сочится кровь. Стекает по колену тонкой струйкой, ударяясь о край белоснежной ванны. Мазохистка.

Кожу адски печет, но это гораздо лучше. Физическая боль сейчас спасение.

Морально я истощена. Неделя. Прошла неделя!

Семь дней, которые я провела дома. Притворилась больной. Впервые в жизни притворилась больной, чтобы не ездить в школу. Чтобы не видеть его. Не слышать…

Из глаз снова брызжут слезы. Соленые, горячие, ненавистные. Они стали уже чем-то само собой разумеющимся. Я могу долго смотреть в одну точку, а потом разреветься. Улыбаться родителям днем, а ночью выть в подушку от терзающей сердце боли. От мыслей, которые лезут в голову двадцать четыре на семь.

Яркие картинки, на которых он и она. Жестоко. Мое сознание ведет себя слишком жестоко. Усугубляет ситуацию. Я сама ее усугубляю, потому как не могу отпустить. Для этого нужно время, которое, кажется, окончательно замедлилось.

Ночью хуже всего. Потому что темно и тихо. Рай для воспоминаний. Они навязчивые.

Моя самооценка трещит по швам, я ненавижу себя за слабость. За то, что думаю о нем постоянно. За то, что хочу простить.

Правда хочу. Это зреющее решение преследует. От него невозможно скрыться.

Всего лишь поцелуй. Ведь это не так страшно, правда? Он же сознался, честно все рассказал… Честно, через неделю, когда ситуация достигла критичной отметки.

Неделю! Он водил меня за нос, целовал, обнимал – после нее.

Был с ней, а потом со мной. Разве этого мало, чтобы возненавидеть? Кажется, да.

Зарываюсь пальцами в волосы и тянусь к полу. Опускаюсь на корточки, облокачиваюсь на холодный бортик ванны.

Есть не могу и спать тоже.

Под глазами круги, частенько тошнит от голода. Такая болезненная тяжесть в желудке. Слона бы съела, но, как только смотрю на еду, почти что выворачивает. Защитная реакция психики. Она травит мой организм в попытке сохранить нервную систему и остатки здравого смысла.

Мама уверена, что это вирус, что я подхватила какую-то кишечную заразу.

И я хочу, чтоб это было именно так, чтобы сердце перестало болезненно сжиматься и кровоточить.

Сегодня праздничная линейка. Потом череда экзаменов. Выпускной.

Мама не знает, что больше нас с Азариным ничего не связывает. Спрашивает постоянно, с улыбкой. Я тоже стараюсь улыбаться, не хочу скандалов. Хорошо, что папа улетел в командировку, его всю эту ужасную неделю нет дома. Он бы точно не поверил в несуществующую инфекцию…

Глаза снова жжет от слез. Сколько я уже сижу в ванной? Полчаса? Час?

Резко выпрямляюсь и ловлю жесткую вспышку головокружения. Едва успеваю ухватиться за раковину. Упираюсь ладонями в белоснежную эмаль. Делаю глубокий вдох.

Нужно замазать синяки.

Платье на линейку готово. Лежит на кровати вместе с гольфами и пиджаком.

Выдавливаю тональную основу из тюбика и наношу на лицо пальцами. Усиленно замазываю синяки персиковым корректором. Тон на лицо поплотнее, румяна для придания себе «живого» вида.

Полчаса без переживаний, а потом снова накрывает.

Я ведь ей не поверила. Янка говорила правду, а я решила, что она всего лишь ничтожная лгунья, которая хочет нас рассорить.

Плевать на Романову. Она не раз открыто показывала свою позицию. Не молчала. На нее мне плевать.

В моей голове просто абсолютно не укладывается, как это мог сделать ОН? Если бы я не позвонила, возможно… Возможно, он бы с ней переспал. Он сам это сказал. Не смягчил дурацкую правду…