– Та запись, кстати, как раз по родителям этой самой девочки, – добавил я. – Сама понимаешь, тут уже дело даже не в справедливости или порядочности, а в банальной ответственности. Коли уж согласился стать аристократом…

– Фрол Юрьевич, – услышал я в трубке чуть отдаленный от микрофона, а потому приглушенный голос своей фаворитки, – а не скажете ли мне, кто у нас Крылатское своей «вотчиной» объявил? Вот даже как! У трех нянек дитя без глаза? Ну а на саму эту Крылатскую улицу кто претендует? Вавиловы…. Даже не знаю таких.

– Алё! Инн? – произнес я, надеясь привлечь внимание цесаревны.

– Да, дорогой, – ответила мне супруга и тут же заверила: – С этим делом разберутся! А ты, я так понимаю, все по приказанию Сафронова носишься?

– Не то что по приказанию… – поморщился я, зная, что Инна неодобрительно отнеслась к инициативе нашего ректора организовать таким вот образом мой досуг. – Скорее по настоятельной просьбе, которой было трудно отказать. И не «ношусь»… Ну, в общем, мою позицию ты знаешь!

Я действительно уже озвучил своим девочкам, что, по моему мнению, особого толка от моих телодвижений в любом случае не будет, и компетентные органы разберутся с нападениями куда лучше. Но тем не менее изображать хоть какую-то осмысленную активность необходимо! Потому как под подобными пожеланиями не кого-нибудь, а самого Серафима вполне может скрываться второе, третье и четвертое дно. Возможно, даже связанное с Чайным клубом.

Нина тогда со мной согласилась. А вот ее сестра выразилась в том ключе, что, если я думаю, что мне нечего делать, лучше бы обратил внимание на дела нашего рода, а не тратил время на разную ерунду. Но все же в итоге со скрипом признала, что, во-первых, это все же моя роль в Большой игре, а потому ректор – руководитель и имеет право послать меня хоть к черту на рога, пока дело касается Кузьмы-студента, а не Ефимова-аристократа. Ну и, во-вторых, герцог Сафронов вообще на удивление хорошо к нам относится! А предыдущие полгода старательно прикрывал меня от клейма злостного прогульщика и оберегал от немедленного отчисления из колледжа. Потому возникать сейчас против его «просьб» будет верхом неблагодарности.

– Ты дома поздно будешь? Может быть, тебе транспорт прислать? – уже заканчивая разговор, спросила Инна.

– По времени не скажу, но лучше ложитесь спать и не ждите, – ответил я. – А так, мы на колесах. Я «Руссо-балтик» взял.

– Хорошо, – услышал я из трубки. – Тогда, как домой вернусь, тебе я наберу, если не забуду. Пока!

– Да, давай, – ответил я, отключая ПМК, и обратился к внимательно прислушивавшемуся к моему разговору городовому: – Ну что же, Лазарь Васильевич, давайте уже поторопимся к Марье Семеновне. Объясните ей, кто мы, успокоите, ну, вы и сами знаете…

Собственно, ни сам дом, ни подъезд, в котором жила старушка, не производили какого-то особенного впечатления. Старая, еще советская типовая многоэтажка, судя по внешнему виду, капитально ремонтировалась в последний раз еще лет десять назад. Хозяева же «вотчины», то бишь аристократический род, объявивший о том, что будет заботиться об этом кусочке города вместо мэрии так, словно это его родовые земли, похоже, не считал необходимым беспокоиться как о дармовых благах для местных жителей, так и о повышении комфорта их жизни.

Кем бы там ни были эти Вавиловы, они, судя по всему, ограничились тем, что наняли толкового городового, а также заключили контракт с клининговой компанией. В подъезде было относительно чисто, не пахло и ярко светили лампы на светодиодах. Собственно, если не считать разномастных цветочков на окнах межлестничных пролетов, бывших, скорее всего, народным творчеством аборигенов, сложилось впечатление, что мы провалились на сорок лет в прошлое.

Все вокруг казалось каким-то сереньким и унылым. Облупившаяся же краска покрывала стены причудливыми узорами из трещинок, дырок и вздутий, перемежавшихся с безвкусными граффити в стиле: «Школьники дорвались до толстого черного несмываемого маркера и теперь строят из себя крутых американских Нигга!» Местами битые, а то и вовсе отсутствующие плитки на полу первого и второго этажа хрустели под ногами, хотя тот, кто вернул их на место и насадил на цемент, неаккуратно замазал пустоты и дырки со сколами.

Ну а калейдоскоп разнообразных дверей: от новеньких, сияющих свежим лаком и красным деревом, до старых, совково-дощатых, обтянутых дырявым и латаным дерматином, из-под которого торчали куски когда-то белой набивки, – и вовсе производил гнетущее впечатление. Как, в общем-то, и видавший виды грузовой лифт с треснувшим мутным зеркалом, парой выковырянных кнопок для отсутствующих верхних этажей и помаргивающей лампой, внешний оголит плафона которой кто-то неоднократно пытался прожечь зажигалкой.

– Как-то тут у вас… – выразила общую мысль Анька, никогда не умевшая вовремя прикусить язык, и неоднозначно поболтала рукой, так и не найдя нужного определения.

– Ну а что поделаешь, – вздохнул слегка покрасневший городовой и сказал таким тоном, словно девочка сообщила о том, что у него не застегнута ширинка. – Делаем, что можем… а уж там дальше господа виконты решают.

Имя женщины было Марья Семеновна Пшештренко, именно по этой причине я удивился, когда узнал, что родители девочки звались Юрьевы, видимо, после их ранней смерти бабушка сменила внучке фамилию, дав ей собственную. Сама Мария Семеновна оказалась сухопарой женщиной на вид лет шестидесяти. Невысокая, с прямой, словно по линейке начерченной, спиной и когда-то каштановыми, а ныне седыми волосами, собранными на затылке в пучок, закрепленный искусно вырезанной короткой спицей.

Одетая в черное, словно и не снимала траур по внучке, она на удивление быстро выяснила у Лазаря Васильевича, кто мы, собственно, такие и чего от нее хотим. И, не высказав особых восторгов, тем не менее пустила нас в квартиру.

В общем-то, женщину понять было можно. Титулованные особы не принесли в ее семью и жизнь ничего, кроме горя, а тут какие-то юнцы, какое-то расследование… Вот и подумала, видимо, что мы здесь исключительно ради острых ощущений, ну, или чтобы поиздеваться над ее бедой. Однако присутствие городового вроде как делало наш визит официальным, так что, проживая в аристократической «вотчине» при ответственном лице, не пригласить нас в дом она не осмелилась.

Или, возможно, квартира просто не была у нее в частной собственности, ведь далеко не каждый после войны имел возможность выкупить свои квадратные метры у Канцелярии. А после введения «Закона о жилых владениях», который позволял аристократическим родам объявить своей «вотчиной» часть городской территории, договариваться нужно было уже не с государством, а с новыми хозяевами или с управляющим, которому перепоручен сам дом.

Это только говорится, что кто-то там чего-то «объявлял». На самом деле, аристо именно что выкупали у города принадлежавшие ему площади с пятидесятипроцентной скидкой, становясь дольщиками во владении строениями и прилегающей территорией на паях с Канцелярией императора.

Выгнать кого-либо, снести жилые дома или взвинтить стоимость коммунальных услуг хозяева вотчины не могут, да по большому счету это им и не нужно. Такие территории в городской черте являются своего рода примером целевой благотворительности, этакой визитной карточкой рода и способом показать свое богатство и щедрость по отношению к простым людям. Так что бедственное состояние, какое мы застали здесь, в Крылатском, было скорее исключением из правил, нежели общей тенденцией.