материального мира, если хочет узреть мир Духа. Он должен научиться отказываться от потребностей смертной плоти, если хочет достичь преобладания духа над телом и богоподобного бытия. Он должен понять всю опасность, кроющуюся в выжидающей фигуре буржуя, и препятствовать выполнению его надежд и ожиданий.

Психики, или люди души

Во времена кризисного обновления мира многие люди души, особенно женского пола, несут в себе даже большую, чем гилики, опасность для людей духа, по крайней мере для тех, кто активно борется за Новый мир. Дело в том, что этих часто обаятельных людей можно сильно полюбить, несмотря на их слабости и пороки. Так, Петруха горячо любит проститутку Катьку, несмотря на ее прошлое, когда она «с офицерами блудила» (3: 352), и на ее теперешнюю измену ему с «сукиным сыном» Ванькой (350). В чем же состоит привлекательность Катькиной «душевности»? Ведь на первый взгляд Катька со своей любовью к шоколаду «Миньон» и серым гетрам кажется законченным человеком плоти; однако, несмотря на свою разнузданную жизнь и приверженность Демиургу, она, в отличие от «кукол» Старого мира, в сущности, человек души. Катька, несомненно, любит роскошь, но она не удовлетворена только этим. Ей более свойственно страстное жизнелюбие и любопытство Евы, нежели поиски грубо плотских удовольствий; она скорее порождение стихии огня, чем земли и плоти. Вспоминая о ней, Петруха пользуется «огненными» эпитетами — здесь и «огневые очи», и «пунцовая родинка» (354), и убивает он ее «сгоряча» (354). Огонь, пожирающий любовников и разжигающий порочные и разрушительные страсти, несомненно, негативная сила. Однако в этой стихии также заложены возможности очищения и искупления. Именно внутренний огонь Катьки спасает ее от окончательного разложения, и под гнилой оболочкой проститутки сохранилась здоровая сердцевина «народной женственности». То же самое можно сказать и о России, высшей ипостаси Катьки. «Удаль бедовая» (354) в Катькиных глазах — это типично русское качество, и оно показывает, что при иных обстоятельствах, в частности при ином общественном положении женщины, Катька могла бы присоединиться к удалой ватаге двенадцати красногвардейцев, вместо того чтобы стать их жертвой. По меньшей мере, она могла бы оказаться в числе проституток, требующих в первой главе профсоюзных прав, или даже избрала бы «фаустовский путь» новой женщины (см. [Блок 7:324]). Во всяком случае, страсть, которую она разжигает в Петрухе, достигает такой силы, что способна обернуться в революционный пыл и жажду мирового пожара. Страсть Петрухи к одной женщине, страсть, которая «и жжет, и губит» («Скифы», 3: 361), в конце концов находит себе выход в любви ко многим, в страсти разжечь мировую революцию.

По мере того как двенадцать красногвардейцев превращаются в апостолов революции и новых людей Нового мира — а это главная тема поэмы, — они ощущают, что огненная стихия революции ярка и сильна, как эрос, но должна быть направлена к высшей цели. Субъективное и объективное начала сливаются в новой любви, в которую вовлекаются двенадцать апостолов Будущего. Петруха — он же апостол Петр новой веры — демонстрирует, как переосмысление понятия любви ведет к спасительному гнозису.

Пневматики, или люди духа

Пользуясь терминами К. Кларк (см. [Кларк 2002]), Петруха после убийства Катьки переходит от изначального состояния «стихийности» в высшее состояние «сознательности», то есть заменяет повышенную эмоциональность душевности дисциплиной духовности. Эта перемена происходит по мере того, как двенадцать красногвардейцев превращаются из грабителей винных погребов и буржуйских «етажей» в апостолов революции и ее высоких целей.

Обуреваемый страстью и ревностью, Петруха, как и Катька, целиком человек души, но под конец поэмы делается полноценным пневматиком. Если Катька в своей короткой жизни и недлительном пребывании в Петербурге была вечной Евой, то Петруха был ее Адамом, и в качестве такового был так же импульсивен и так же легко поддавался обманам и неге, как его предок в Эдеме. Как и Адама, его толкает на грех женщина, которая, в свою очередь, поддалась «уговорам» (в данном случае черноусого Ваньки). У Петрухи есть и другие «предки», например Стенька Разин[139], чья страсть к персидской княжне затмила любовь к подвигу и отечеству, на что ему указывают товарищи в известной песне. Эти два архетипа из очень разных мифологических сфер связаны друг с другом, как и с Петрухой, одной «женственной» чертой: недостатком силы воли. Именно этот недостаток им следует заменить непоколебимой решимостью. Услышав от товарищей, что он «бабой» стал, Разин сразу прозревает и «взмахом руки» избавляется от этого порока, бросив княжну за борт. Случайно убив Катьку, Петруха почти сумел убить бабу в себе, но у него духовный возврат к товарищам-воинам продолжается дольше, чем у Разина.

После убийства Катьки Петруху охватывают угрызения совести, тяга к «самокопанию» и жалость к себе. За это товарищи справедливо называют его бабой и порицают за то, что он выворачивает «душу наизнанку» (354). Замкнувшийся в себе Петруха, оплакивающий крушение своего счастья и по-христиански, то есть фальшиво переживающий «грех» убийства, остается человеком души, чьими действиями руководят настроение и эмоции, а не веления разума и воли, подсказывающие ему его высший долг. Когда товарищи напоминают ему, что «нынче не такое время», чтобы «нянчиться» с ним из-за того, что у него «руки в крови» (356), и сурово критикуют его за то, что он в смятении обращался за помощью к Спасу, он наконец приходит в себя («повеселел», 354) и осознает свои ошибки с точки зрения новой морали. По крайней мере, в одиннадцатой главе он снова полностью товарищ своих товарищей и апостол Новой веры.

И Катька, и Петруха в своей «душевной» фазе — жертвы своей чувственности и чувств: она — ребяческой легкомысленности и любви к «шикарности», он — страстной ревности[140]. Их драма готова деградировать в борьбу полов в духе цикла Блока «Черная кровь» (1909–1914), в котором лирический герой после мук «полового рабства» освобождается от «низкой страсти», меняя ее на «лучшую долю» (3: 59)[141]. Пройдя сквозь страсть и страдания, Петруха начинает понимать роковую связь между сексуальностью и смертью и делает важные выводы из своих новых догадок.

Это отнюдь не интеллектуальные прозрения, но, возможно, во времена, подобные послеоктябрьским, правда «доступна только для дураков» (7:318). Глядя на лежащую на снегу Катю с простреленной головой, Петруха осознает, что всякая плоть, как бы красива она ни была, в конце концов неизбежно закончит свое существование в виде обезображенной «падали» — «падалью» он обзывает свою мертвую возлюбленную (353). Помимо гнева и презрения, это слово выражает новую мысль, проникающую в сознание Петрухи: