Днем старики тоже ни на минуту не отходили от девочки и развлекали ее как могли. Валентина Георгиевна чтением любимой сказки братьев Гримм про Фридера и Катерлизхен, а Василий Демьянович рассказами о никому неведомых богатырях, всадниках и мудрецах. Женя, убегая на работу или отправляясь в очередной раз на консультацию к детскому психологу, руководящих указаний не оставляла, а, вернувшись, подробно расспрашивала о Маше и не раздражалась ни на материнское бестолковое многословие, ни на отцовское ворчание. «Ребенку нужно гулять, а не взаперти сидеть», — хмурился он, на что Женя спокойно возражала: «Папа, это ведь не я придумала. Это врачи говорят».

В некотором смысле они поменялись ролями: если раньше у нее всегда был собственный взгляд на многие проблемы, связанные с Машиным здоровьем, например на прививки, которых она боялась и которые решительно отказывалась делать своей дочери, то старики, напротив, всегда были сторонниками традиционных решений, и на этой почве между ними часто вспыхивали ссоры. Теперь же Женя, напуганная всем случившимся и мучимая угрызениями совести и чувством вины перед Машей и перед стариками за то, что заставила их пережить весь этот ужас (почему-то она была уверена, что во всем виновата она, и никто другой), старалась скрупулезно следовать советам психологов и врачей.

Что по этому поводу думала сама Маша, оставалось неизвестным. Первые дни после возвращения домой она в основном молчала, что было ей очень несвойственно и потому всех страшно пугало. «Пройдет, — успокаивали врачи, — у нее в крови следы седативных препаратов, отсюда и некоторая заторможенность». «Пройдет, — вторили психологи, — это последствия стресса». Словом, им всем было неспокойно, и когда Маша молча смотрела на них своими большими внимательными глазами, в которых читалось какое-то неведомое им и потому страшное знание, у них болезненно сжималось сердце.

Подробностей того, что случилось с Машей, они до сих пор не знали. Гулин был чрезвычайно скуп на слова и выражения чувств. Услышав от Жени что-то вроде: «Если бы не вы!..» — он скромно возразил: «Да бросьте вы, ничего такого я не сделал… Разве что приехал в Шереметьево чуть раньше вас». — «Но вы же догадались! — настаивала Женя. — Как вам это удалось?» — «Ничего мне не удалось, — сердился Гулин, — я хотел с ней поговорить — телефон был отключен. Приехал к ней, а мне говорят, уехала на Кипр. Какой, думаю, может быть Кипр, если она дала подписку о невыезде? Ну я и…»

Происшедшее с Машей Гулин обрисовал лишь в общих чертах и то только для того, чтобы по возможности успокоить их, уверяя, что ничего страшного, кроме разлуки с близкими, с девочкой не случилось. Остальное же обещал рассказать, «как только освободится», и Женя поняла, что он имеет в виду расследование недавних убийств.

Она по-прежнему чувствовала себя виноватой перед Гулиным, и ей ужасно хотелось сделать ему что-нибудь приятное, чтобы хоть как-то выразить свою благодарность. Но что? Любой подарок в сравнении с тем, что сделал для нее Гулин, казался ей несоизмеримо мелким и даже пошлым и унижающим его достоинство. Сводить его в ресторан? Еще хуже. Все эти штуки представлялись ей то традиционным набором столь ненавистного ей «совкового» прошлого, то, ей казалось, от них несет новорусскими хамскими манерами, что было не лучше. Человеком, который вывел ее из затруднения, оказалась, как ни странно, Татуся. Когда Женя, кляня себя за бестолковость, в очередной раз мучилась над решением этой задачи, она сказала: «Что ты страдаешь? Пригласи его в гости и поговори с ним, как только ты одна и умеешь». И густо покраснела.

Женя давно заметила возникшую у Татуси симпатию к Гулину, но не придавала этому значения, так как, во-первых, ей было не до того, во-вторых, ее общая нелюбовь к «ментам», автоматически распространявшаяся и на капитана, мешала ей разглядеть в нем человека доброго, совестливого и очень порядочного и, следовательно, мешала сочувствовать переживаниям подруги. Теперь же, когда Гулин был в ее глазах чем-то вроде ангела-хранителя, спасшего ее ребенка, ее самое да и всю семью от вечного неизбывного горя, ей пришло в голову сделать для него что-то такое, что, как писали в старых романах, могло бы составить счастье его жизни. Татусю она знала с детства и была уверена, что она, если полюбит, сможет стать преданной и заботливой женой и прекрасной матерью. Проблема заключалась лишь в том, что она не знала, как обстоит с личной жизнью у самого Гулина и нуждается ли он в подобной опеке. «Детей он, конечно, любит, это видно, — рассуждала про себя Женя. — Означает ли это, что у него есть своии что, следовательно, он женат? Вовсе нет. Во всяком случае, выглядит он, как типичный холостяк». И она с жаром, несколько противоречащим своему обычному скепсису, взялась за организацию предстоящей вечеринки.

— Слушай, Татка, — сказала она, заехав на минутку к подруге, — надо пригласить его в гости и пожать ему руку в неформальной обстановке. Только, знаешь, давай это устроим у тебя.

— У меня?! — вспыхнула Татуся и отвернулась, чтобы скрыть смущение. — Почему у меня?

— Понимаешь, родители еще толком не пришли в себя. Нагружать их приемом мне сейчас не хочется. И потом, мне кажется, Гулину будет комфортнее в компании сверстников. Да и готовишь ты намного лучше меня.

— С чего ты взяла? Глупости… — проворчала Татуся, но Женя видела, что она согласна и вопрос улажен.

— Я, например, обожаю твою фаршированную рыбу, а ты так давно ее не готовила…

— Не подлизывайся. Рыбку, пожалуй, сделаю, так и быть. Еще можно, например, испечь «наполеон».

— Татка! Об этом я даже боялась заикнуться! — воскликнула Женя, радуясь энтузиазму подруги. — А я могу взять на себя салаты.

— Ладно, сиди уже. Я все сделаю сама. Митю позовешь?

— Митю? — переспросила Женя.

— Ну да, Митю. Что тебя удивляет? Не втроем же нам сидеть!

— Пожалуй…

— Что-то я тебя не понимаю. Вы поссорились? — Татуся покосилась на подругу.

— Конечно, нет.

— Тогда что?

Женя слегка пожала плечами и ничего не ответила. Она и сама не очень понимала, что происходит. Митя звонил каждый день и, как ей казалось, с искренним интересом выслушивал все, что она рассказывала про ребенка. Но встретиться не предлагал. Иногда она успокаивала себя тем, что он просто не хочет отрывать ее от дочери, которая в ней нуждается, но в другие моменты ей начинало казаться, что до сих пор они встречались лишь потому, что Митя считал своим долгом помогать ей в поисках Маши, — чего, строго говоря, вовсе не обязан был делать… Теперь же, когда она нашлась, они остались лишь хорошими знакомыми, которые время от времени перезваниваются, чтобы поздравить друг друга с праздником и поинтересоваться состоянием здоровья, но живут при этом каждый своей жизнью.

— Гарантировать тебе общество Мити я не могу, — тускло сказала Женя. — Если сможет — придет.

В ее голосе послышалась горечь, и Татуся, опасаясь касаться рискованной темы, робко спросила:

— А Гулин? Ты с ним уже договорилась?

— Конечно, — ответила Женя и вспомнила, как Гулин смутился, когда она пригласила его на вечеринку, и на вопрос, когда ему удобно, торопливо ответил: «Не знаю. Я вам позвоню».