Во сколько же ей, интересно, влетит это удовольствие? Сто кусков Генке, потом Люське, чтобы молчала, потом ее мамаше за метрику, потом еще наверняка зачем-нибудь понадобится…. Вот блин! Но ничего. Сейчас она, конечно, влезет в долги, но зато потом…

Оксана представила себе, как она путешествует по миру в качестве супруги Игоря Александровича Барсукова, миллионера и мафиоза. Впрочем, как бы Игорек не засадил ее дома с ребенком… кто его знает? Если он всерьез отнесется к идее удочерения, как бы потом… Ничего, успокаивала себя Оксана, — главное, чтобы удочерил и женился, а со всем остальным она разберется. Кроме того, теперь она может его шантажировать — сперва дать ему привязаться к ребенку, а потом… Куда он денется, Господи… А девчонке, между прочим, повезло — можно считать выиграла миллион долларов — дочь самого Барсукова.

Оксана зажмурилась, представляя себе блестящие возможности, которые откроются перед «дочуркой», и тут же подумала: «Смешно получается — эта самая дочь, будь она неладна, через несколько лет уж точно станет наследницей, а вот где буду я, еще неизвестно. Ха-ха! Ничего, впереди еще пятнадцать лет. Это очень-очень много, пятнадцать лет… и прожить их надо так, чтобы — как там говорится? — вот, правильно, чтобы не было мучительно больно… вот, блин, это ж надо такое придумать!..»

О том, откуда на самом деле возьмется этот ребенок, Оксана предпочитала не задумываться, руководствуясь хорошо известным принципом — меньше знаешь, лучше спишь. Да и чего задумываться? Игорек обеспечит девке сказочную жизнь — чего же еще?

Однако нельзя было сбрасывать со счетов и риск — вдруг кто-то узнает девчонку? Ведь ее родители, надо думать, не будут сидеть сложа руки? Может, по ящику объявят, может, еще как-нибудь — в розыск подадут — кто его знает? Значит, девчонку придется увезти — например, на Кипр, где у Игорька дом с обслугой, или в Шотландию.

И еще. Если девчонке три с небольшим, значит, родится она должна была где-то в мае — июне. Значит, зачать ее могли или в августе, или в сентябре. А с Игорьком они переспали только в январе. Как же быть-то, а?

Оксана пригорюнилась, но ненадолго. «Вот дура, блин! — сказала она себе. — Метрика-то у нее будет новая. А там можно написать что угодно — хоть январь, хоть февраль. Девчонка же не помнит, когда у нее день рождения!»

Но раз так, воодушевилась Оксана, то все отлично, просто отлично! Они как раз с папиком весь январь вместе провели на Кипре — сперва в общей тусовке на Лимасоле, а потом он увез ее на Пафос, где у него свой дом и где они не вылезали из койки… Значит, если они «зачали» ее в середине января, то «родится» она в середине октября, то есть как раз к Игорькову возвращению из Америки! Разве не здорово?

Здорово-то здорово, но ведь начиная с лета она должна была ходить с пузом? И ее с этим пузом должны были видеть? С этим-то она как будет разбираться? Навешать лапшу Игорьку она сумеет, но что она скажет другим? А ведь кому-то о-очень не понравится, когда станет известно про ее брак с папиком!.. Значит, надо чуть не по часам вспомнить, что с ней было и где она проводила время с июля по октябрь, когда беременность уже должна была быть заметной. И только тогда решать, лезть в это дело или нет.

Но Оксане и тут повезло. Она вспомнила, что в июле того года прилетела в Сочи на съемки, а через несколько дней туда позвонила Гуля Зейналова из «Голден старз» и предложила посниматься на юге Франции. Оксана придурилась больной и, разругавшись со всеми, уехала, и Гарик Абрамян, которого она подвела, должен об этом помнить. И если его спросят, скажет: «Да, было дело. Чем хворала — не помню, но ходила бледная и зеленая». Чем не какой-нибудь токсикоз или как это там у них называется? А вот потом — самое интересное. Съемки на юге Франции не состоялись, и Гуля Зейналова, чувствуя свою вину за то, что лишила ее заработка, предложила Оксане поехать отдохнуть у нее в доме в Грасе, где Оксана собиралась пожить недельки две, а сама познакомилась с французским бизнесменом и проторчала там аж до начала октября. И в паспорте, между прочим, штам-пик имеется. Значит, что же — все получается? Родила во Франции, даже, может быть, там и оставила ребенка на воспитание в каком-нибудь пансионе… Точно! Класс! Оставила в пансионе или у дорогостоящей няньки — потому и деньги у папика таскала, а признаться боялась. А сейчас почему не боится? Потому что сейчас на все готова, лишь бы быть со своей любимой доченькой: «Ну, убей, убей меня! Оставь своего ребенка сиротой!»

Все шло хорошо. Нужную сумму она почти собрала — оставалось найти последнюю десятку. Документы на ребенка сделала и, слава Богу, обошлась без Люськи и Люськиной матери, а нашла через Интернет каких-то деляг, которые поклялись, что ксива будет такая, что ни одна собака не подкопается, и не подвели — во всяком случае, в паспорт ей ребенка вписали без проблем. А Генка, спасибо ему, выручил и согласился попасти девчонку, за что, правда, содрал с нее еще кучу денег, но зато избавил от заботы. И девчонка его, как ни странно, слушалась. Да, Генку слушалась, а вот ее, Оксану, не признавала и, как она к ней ни подъезжала, какие подарки ни дарила, какие сюсю-пусю не разводила, мамой ее называть наотрез отказывалась. И ей не позволяла называть себя никаким другим именем, кроме Маши, хотя Оксане так хотелось назвать ее Алиной. Так и не далась, чертова девка! Генка ее успокаивал, говорил, что со временем она привыкнет — и к имени, и к новой матери, но она к этому времени кое-что вспомнила и решила, что пусть девчонка, если уж ей так хочется, останется Машей, а она, Оксана, сумеет из этого извлечь кое-какую пользу.

До приезда папика оставались считаные дни — она нервничала, плохо спала. Недостающую десятку она так и не нашла и решила сделать попытку договориться с Генкой, пообещав, что расплатится с ним, когда все утрясется и она станет мадам Барсуковой. Однако странным образом оказалось, что при всей их дружбе Генка вовсе не склонен ни к каким уступкам и о том, чтобы отсрочить платеж, и слышать не хочет. «Ты че, мать, в натуре, совсем не сечешь? Кто из нас рискует? Ты или я? Ты тут вообще ни при чем. Если тебя за жопу схватят, скажешь, что девчонку нашла и пожалела, и ничего тебе не будет. А мне за похищение, знаешь, какой срок припаяют?»

Пришлось договариваться с Семеном, потому что больше взять было негде. Вот тут-то она и попалась! Она-то, дура, боялась его как журналиста, а влипла в уголовщину — еле ноги унесла! Слава Богу, менты ей поверили, а если бы нет? Если бы повесили на нее убийство Семена? Что тогда? Не-ет, надо как можно скорее мотать отсюда — сваливать на Кипр, куда у нее, слава Богу, есть виза, и отсиживаться там, пока все не устаканится.

Оставалось последнее — убедить папика, что эти три года он жил, не догадываясь, что у него есть ребенок. Завтра он прилетит из Нью-Йорка и увидит, что в сейфе недостает сорока тысяч. И спросит. При мысли о том, как он войдет в спальню — а у него была привычка лазить в сейф именно перед сном — и проревет: «Где деньги?» — у Оксаны что-то обрывалось в животе. Но отступать было поздно. «В конце-то концов, не убьет же он меня!» — сказала себе Оксана и удовлетворенно оглядела свое отражение в зеркале.

Следующий день — Игорек должен был появиться только к вечеру — Оксана провела дома. Толстухе заказала обед с белыми грибами в горшочке, которые Игорек особенно любил, и отпустила пораньше, чтобы не мозолила глаза и не мешала сосредоточиться. На стол накрыла сама — поставила свечи и цветы в серебряной вазочке. И надела платье, которое папик еще не видел и которое ей очень шло, — простенькое, не броское, но ужасно сексапильное. С макияжем осторожно: светлая пудра, немного тени — лицо чуть бледное, чуть грустное, но безумно привлекательное. Волосы? Конечно, распустить. А впрочем… не заплести ли косу? Аленушка на берегу пруда. Печальная, женственная, любящая. Хоть плачь.