Меф сделал еще шагов двадцать. Оглянулся,будто кто-то шел следом. Никого не увидел. Вернулся. Что-то тревожило его, ноон никак не мог понять что. Дома стояли перед ним расхлябанным солдатскимстроем. Так стоят старослужащие перед мелким начальством. Один чуть выдвигалсявперед, другой западал, третий пузатился декоративным балкончиком.

Он ощутил, что что-то здесь не так. В строедомов ощущались натяжка и надувательство. Буслаева это тревожило. Он никак немог разобраться, в чем дело. Потом все же понял. Один из домов, расположенныйпрямо напротив нового шлепка асфальта, существовал только в виде громаднойбрезентовой заплатки, на которой и был нарисован с геометрической точностью.

Буслаев приблизился с краю, где фикция домабыла особенно очевидной и, отогнув брезент, заглянул. Перед ним лежала темная,примерно метров трех в глубину, яма, окруженная с трех сторон глухимикирпичными стенами. Меф долго стоял, с недоумением разглядывая дыру на местенекогда существовавшего дома. В ней было что-то неправильное, сосуще-унылое,точно разбираешь вещи умершего человека.

Он еще раз оглянулся и, обнаружив, что егоникто не видит, скользнул за брезент. За ним было еще темнее, чем снаружи. Ночьцарствовала здесь без каких-либо ограничений. Свет фонарей сглатывался плотнымбрезентом, и только звезды рассеянно заглядывали в яму, омывая ее неровное, сукусами экскаваторного ковша дно.

Меф сел и, свесив ноги в яму, напряженно иболезненно задумался. Он ощущал себя совершенно разбитым, но не физически, адушевно. Точно его сердце засунули в мясорубку, перекрутили, наспех склеили,вновь вставили в грудь и требовательно приказали: «Стучи!»

При всей болезненности ощущение было приятным.Раньше Меф вообще не подозревал, что у него есть сердце. Не как мышечный орган,который, сжимаясь и разжимаясь, гоняет кровь, а как нечто большее. Как древнийкочевник спокойно жил, не догадываясь о существовании у него селезенки илищитовидной железы, так и Меф никогда не подозревал, что главные решения в жизнипринимаются всё же сердцем, разум же выступает, скорее, как занудный, кислый исомневающийся ворчун.

Просидев на краю ямы минут десять, Буслаевхотел встать, как вдруг что-то без жалости врезалось ему в лопатку. Уже падая,Меф сообразил, что его пнули сапогом. Пролетев метра три, он упал на руки и наживот. Ударился, но сразу вскочил и вскинул голову. Звезды слепили его. Толкомбыло ничего не разглядеть, но всё же Меф понял, что яма со всех сторон окруженатемными фигурами. Он отчетливо видел их силуэты.

Сгоряча Меф попытался вылезти из ямы, нозацепиться было не за что и, сорвавшись раза три, он осознал, что этобесполезно. Слишком ровные, вычищенные экскаватором края. Одна из темных фигур– маленькая, кособокая – сдвинулась с места и, наклонившись, закрыла спинойчасть ковша Большой Медведицы.

– Буслаев! Надеюсь, ты ничего себе несломал? – услышал он неприятный, скребущийся, какой-то востроносенькийголосок.

Вместо ответа Меф с силой метнул снизу ком,целя фигуре в лоб. Промазал. Ударившись о край ямы, ком разлетелся и запорошилБуслаеву глаза осыпавшейся глиной.

– Он ничего себе не сломал! Это хорошо! Можемначинать! – приказал кособокий, обращаясь к кому-то.

Что-то блеснуло в звездном свете. К ногам Мефаупал большой охотничий нож. Он поднял его. Многослойная синеватая сталь. Ручкабыла вырезана в форме греческой богини Артемиды.

Кособокая фигура подала кому-то знак. Вследующую секунду в яму столкнули белую волчицу. Волчица была взбешена. Низморды мокрый, на губах клочья пены. Упала волчица ловко, не столько свалившись,сколько соскользнув по стене. Метнулась к одной стене, к другой. Заметилачеловека. Оскалилась. Отпрянула.

– Убей ее! – приказали Буслаеву.

Меф крикнул, что никого убивать не станет. Егоне уговаривали.

– Не убьешь – она убьет тебя! – сказалвсе тот же голос.

Буслаев шагнул назад, жалея, что не успеваетсорвать с себя куртку и обмотать ее вокруг кисти. Левую руку он выставилвперед, жертвуя ею, чтобы, если волчица прыгнет, принять на нее укус. Ножприжал к бедру, готовый вонзить его в горло волчице ударом снизу вверх.

* * *

Даф проснулась с острым ощущением, что Меф вбеде. Тревога укусила ее и отпрянула, точно испугавшаяся своей дерзости змея.Дафна толчком села и застыла, собирая мысли в некое подобие порядка. Мыслейбыло много, но все ночные, суетливые, опутанные паутиной навеянных человеческиммиром предчувствий и полутонов.

Минуту или две Дафна раскачивалась на кровати,свесив ноги и глядя на висевшую на стене рамку. На снимке они с Мефом сиделивдвоем на детском аттракционе – олене на подставке. Бросаешь жетон – оленьначинает трястись.

Олень, старинный до раритетности, стоял в фойекинотеатра и предназначался для детей до пяти лет. Почти сразу их с воплямисогнали, но подозванный Мефом парнишка уже успел щелкнуть их на цифровик.

Даф получилась, как всегда, хорошо – онапопросту не могла выйти плохо. Меф же моргнул и потом уже, развлекаясь,пририсовал на закрытых веках зрачки. Получилось, мягко говоря, слабоумно, ноБуслаев все равно остался доволен. Даже купил для фотографии рамку.

У ног Дафны послышался попрошайнический звук.Депресняк обнаружил, что хозяйка проснулась, и пришел к ложному выводу, что онапроснулась затем, чтобы сделать для него что-нибудь хорошее. Зная, что иначе онне отцепится, Даф открыла холодильник и бросила Депресняку тонкую,поразительной длины сосиску – то ли датскую, то ли немецкую. Кот удивленномотнул головой, на всякий случай ломая сосиске несуществующий шейный позвонок,после чего сожрал ее целиком и благодарно мяукнул со звуком напильника, которымвздумали поскрести ржавчину.

Внезапно кто-то постучал в стекло. За окномобнаружилась Улита. Она стояла с желтым зонтом и вращала его, разбрызгиваякапли дождя. Шагах в трех от ведьмы недовольно бурчала водосточная труба.Похоже, ей надоело, что через нее вечно что-то течет.

Улита была в настроении расслабленном.Чувствовалось, что к Дафне она зашла без особой цели.

– Привет, светлая! Скажи, в Москвекогда-нибудь закончатся дожди?

Даф ответила, что не знает, но что вообще-то вПодмосковье полно лесов и их нужно поливать.

– Нужно… должен… обязан… До чего мне эти слованадоели, ты бы знала! Меня от них воротит! – лениво сказала Улита, ловковспрыгивая на подоконник.

– А какие слова тебе нравятся? – спросилаона.

По реакции Улиты было заметно, что об этом онаникогда не задумывалась.

– Ну не знаю. Когда мне говорят, какая яхорошая и как меня любят! – сказала она томно.

– То есть тебе это должны говорить?