В районе улицы Яблочкова за ней увязаласьсвора шавок. Шавки были разнокалиберны и гавкучи. Самая крупная могла бы бытьовчаркой, но раздумала. Самая мелкая могла бы стать шакалом, но опять же нерешилась. Близко шавки не совались и бой не принимали, зато звуков производилимного. Нельзя сказать, что волчица их испугалась, но все же они порядкомнервировали. За одной, самой наглой, визгливой до завала в истерику, она дажепогналась, но та очень ловко забилась в щель между гаражами, куда волчицасмогла просунуть только морду. Отделаться от своры удалось только ближе к ВВЦ.

Следующее шоссе волчица пересекла уже подэстакадой, дождавшись, пока очередное стадо бестолковых жвачных остановится навыпас под светофором. Правда, ее смущало, что шоссе залито ярким электрическимсветом. Она пару раз щелкнула зубами, подбадривая себя, прежде чем решиласьвыскочить из тени. Шоссе она перебегала не то чтобы со страхом, но с внутреннимзамиранием, которое вновь позволило выглянуть валькирии-одиночке.

Ирка кратковременно осознала себя в недрахволчицы. Ее опутывала паутина пугающих животных желаний. Ей хотелось выкусыватьблох из задней левой ляжки и раздирать зубами теплую шкурку зайца. Все это былотак кошмарно, что она буйно запротестовала.

«Мне страшно! Я не хочу всего этого,понимаешь?!»

«Жалей себя побольше! Я уже заранее хнычу!» –услышала валькирия далекий и строгий голос Бабани, относящийся к временам,когда Ирка, срываясь с поручней, сама не могла заползти в коляску, а приниматьпомощь не желала.

«Но мне больно, понимаешь? Мне плохо итяжело!»

«Я-то понимаю, но ты не должна понимать! Отжалости к себе рождается ропот! Стоит один раз себя пожалеть и всё – ты летишьпод откос, и снова должен собирать себя по кусочкам! За всякую боль надоблагодарить, и тогда боли станет неловко и она уйдет. Или, если она не ушла,это нужная и полезная тебе боль!»

«Мне страшно, Бабаня!»

«Я заметила, что всякие страхи имеют срокгодности и даются на время. И что потом они всегда делаются смешны. Маленькойты до жути, до крика, боялась жуков. Самый маленький жучок на одеяле, и мнеполночи приходилось тебя успокаивать. Потом боялась, что в окно влезут воры,когда я буду на работе. Чуть ли не с ножом в руке сидела. И тоже этопродолжалось где-то полгода. Потом боялась одна спуститься со ступенькиподъезда, а попросить было стыдно, и ты делала вид, что тебе никуда не надо. И всякийраз ты через какое-то время перерастала свой страх, и он оказывался ерундой. Араз так, то чего бояться-то?»

Эти слова, прозвучавшие из глубин памяти,успокоили Ирку. Не потому ли она стала валькирией, что когда-то терпела боль иучилась собирать волю в кулак? Лишь терпение рождает силу. Лишь в сражении ссобой крепнет плоть и дух. Состояние же сытости и самодовольства ничего ненесет, кроме расслабления и смерти. Человек как луковица. Состоит из такогоневероятного количества слоев лжи самому себе, что под каждой кожей оказываетсяеще одна. И всё равно надо помнить, что всё это шелуха. Опять же лжи кому-то небывает. Это иллюзия, что кого-то можно обмануть. Солгать в конечном счете можнотолько самому себе. И пнуть только самого себя.

– Я страдаю потому, что расслабилась, одряблаот хорошей жизни и сделалась недостойной быть валькирией! – подумала Ирка. – Новедь когда война начинается – а война уже идет! – призывают не толькосильных и крепких. Призывают и юношей, и стариков, и больных. Так и меня призвали.Пусть я очищусь, как старое колесо, с которого в пути стирается ржавчина!

Белая волчица сама не знала, что привело ее вСокольники к вагончику. Свесившийся сверху канат покачивался от ветра. В«Приюте валькирий» горел свет, полоской пробивавшийся из-за зашторенных окон.Потрескивала печка. Железная труба буржуйки курилась тем бесцветным дымком,который бывает у разгоревшейся, толково растопленной печи.

Волчице внезапно захотелось наверх. Онаподпрыгнула, попыталась вцепиться в канат зубами, но тот выскользнул. Смущеннаястранным своим поступком, волчица отбежала шагов на тридцать, улеглась в кустахи, положив морду на лапы, стала смотреть на вагончик. Люк в нижней части егооткрылся и выглянула круглая голова с бакенбардами, как у художника Айвазовского.

Голова покрутилась, высматривая что-то, иисчезла. Наверное, чуткий Антигон услышал, как волчица тянула зубами канат ивыглянул посмотреть, что это был за звук.

Волчица закрыла глаза. Так она пролежала околочаса, не то во сне, не то в полудреме, изредка огрызаясь на кого-то невидимогои подтягивая кверху края губ. Часа за два до рассвета что-то заставило волчицувскочить. Покружившись на месте, она выбрала направление на юго-запад ипобежала небыстрой, но решительной трусцой, даже не взглянув на вагончик. Нечтонеясное вело ее. Она не замечала ни псов, ни машин, да и те, точно чувствуя,что ей не до них, почти не попадались на пути.

Часа через полтора, когда небо посерело извезды, притушив, поставили на подзарядку, внезапно заиграли ранние краски земли.Вспыхнули и зажглись все оттенки белого, серого, бежевого, которые только былив мире. Затрубили водосточные трубы. Вспыхнули головки одуванчиков. На темнойземле стали проступать отдельные, прежде незаметные и совсем незначительныедетали. Затоптанная мелкая монета, окурок, пробка от бутылки, торчащий изасфальта пучок травы с завитком невзрачного цветка. Озарились пятнами незримогопока солнца верхние окна домов. Одновременно, будто кто-то включил вначалеизображение, а затем и звук, стали покрикивать и посвистывать мелкие птички, окоторых дневной, оглушенный шумом человек и не догадается никогда, что онисуществуют в Москве.

Волчица не склонна была любоваться всем этим.Не столько потому, что была практична, сколько потому, что была естественна.Она и собой никогда не любовалась. Как только ты осознаешь красоту, нестороннюю, а свою собственную как красоту, ты существуешь уже отдельно открасоты и теряешь ее. Естественная красота всегда не замечаема теми, ктоявляется ее носителем. Махаон не задумывается, что он прекрасен, а белка, чтоона легка или ловка. Начни белка удивляться, как уникально она планируетхвостом при прыжке, она сорвалась бы с вершины сосны, а махаон оказался бы вклюве у птицы, и его крыльями играл бы ветер.

Солнце едва показалось из-за домов и,постепенно набирая яркость, поднималось на небо по канату, за который где-то вмудрой незримости тянули десять миллионов кентавров, а белая волчица достиглауже станции метро «Баррикадная». Баррикад там она не обнаружила, зато заметила,что одна из дверей станции открыта и около нее курит уставший молодоймилиционер.

В другое время волчица не стала быпоказываться человеку на глаза, однако сейчас ведущая ее сила была неумолима.Она не просто мягко настаивала, она требовала, чтобы волчица непременнооказалась там.