а когда запасы кончились, стали работать на привозном сырье. Сейчас тут делают хромовый и марганцевый агломерат для челябинского ферросплавного. Правда, сырьё-то шло из Казахстана, и что теперь будет — неясно. Завод и до этого убыточным был. Вот и прочувствуйте, что такое металл для этих мест. Нет металла — нет людей.

Андрея дома не оказалось. Мой стук лишь довёл до истерика пса, да подозрительный сосед ещё раз мелькнул рожей в калитке напротив. Значит, оставалось навестить Горбаня — шустрого деда, который когда-то руководил аглофабрикой, а сейчас возглавил её неофициальный профсоюз. Горбань был деятельный и в каких-то моментах строптивый, но в целом, мы с ним сработались: он хорошо знал рабочих, и они верили, будто он представляет их интересы. Мы же видели, что Горбань, покобенившись, обычно соглашается с нами.

Мы сели в «Буханку» и поехали в центр посёлка, к которому вёл широкий бульвар с озеленённой разделительной полосой и сталинскими двухэтажками по бокам. Они были выкрашены в ярко-жёлтый цвет, как и похожее на особняк здание администрации, за которым начинались основные кварталы, построенные очень давно, в 50-х и в 70-х.

Горбань жил в старом доме с высокими потолками и бурой штукатуркой, побитой временем и талой водой. Говоря откровенно, дом выглядел как после обстрела шрапнелью. По кофейной гуще сколов можно было прочитать всю его судьбу.

В подъезде пахло тухлятиной и было неожиданно холодно. Горбань открыл сразу же, словно ждал: оказалось, он собирался уходить. Ему было за шестьдесят, но фигура его была моложава, зато лицо поражало обилием и глубиной морщин: оно походило, скорее, на работу скульптора, чем природы.

— Так ты на машине? — взял он меня в оборот. — Хорошо, тогда сразу и съездим. Валя! Закрой! Я к Людке!

Пока мы спускались, он спросил:

— А ты по делам каким или дичь пострелять?

— Владимир Саныч, я проездом с друзьями, нам бы заночевать в «Горняке» как в тот раз. Рано утром уедем.

— А ДК не фунциклирует, — ответил Горбань. — И в школе ремонт. Но это ладно: решим, только сначала к Людке съездим. Людку помнишь?

Я не помнил.

Он хромал и ходил циркулем, не сгибая ногу и подпрыгивая, но перемещался при этом проворно, как паук. Горбань забрался к Лису на заднее сиденье и стал командовать, куда ехать. Обычно он соблюдал субординацию и ко мне относился с осторожностью, но сейчас превратил в наёмного водителя.

— Что случилось? — спросил я, когда Горбань велел сворачивать с асфальта на грунтовку, уходящую вверх по холму.

— Да-й… — махнул рукой он. — У Людки Пужиной сына на войне убили, тёзку моего, Вовку. Не знал его?

Я помотал головой и спросил:

— На какой войне-то? Спецоперация три дня идёт.

— Так его в первый день, похоже, и накрыло, — прокряхтел Горбань. — Двадцать один год парню был… Надо вот Людке помочь. Место на кладбище-то мы организуем, а что с телом — непонятно. По последней информации всех двухсотых в Орск везут, так я и думаю: туда машину гнать или тут ждать? Ты по своим каналам можешь провентилировать?

— Владимир Саныч, провентилирую, но дай время. Прямо сейчас не могу.

— Ладно, — отмахнулся он. — Пусть Минобороны решает. Наш гонец уже поехал в Челябинск.

Мы поплутали по деревенским улицам, и Горабань велел остановиться у жёлтого домика с выцветшими бордовыми воротами. Мы вышли. Горбань решительно стукнул в дверь под скособоченным навесом и, не дожидаясь ответа, вошёл во двор. Я последовал за ним, оставив Лиса и Кэрол снаружи.

— Люда! — крикнул Горбань. — Люда, это я.

Он засунул руки в карманы и принялся расхаживать по двору, заросшему курчавой травой. Занавеска на входной двери отдёрнулась. Уставшая женщина с тёмным, круглым лицом вышла на крыльцо, вытирая руки о подол.

— Стряпала там, — пояснила она.

Горбань взял её за плечо:

— Люда, большая потеря, большая.

Люда неопределённо мотнула головой. Она казалась спокойной, и я списал это на шок.

— Что говорят? Что случилось? — наседал Горбань.

— Ничего нам не говорят, — вяло отмахнулась она. — Снайпер вроде. А кто его знает? Я вот думаю: может, в закрытом гробу придётся…

— Ты, Люд, панику прекрати, — осадил её Горбань. — Это сейчас не первая задача. По кладбищу вот что: похороним с отцом, с Димкой, то есть. Ну, поминки в кафе будем делать — ДК-то не фурычит. А за деньги не переживай: ребята уже скидываются.

— Мне сегодня из Москвы звонили, сказали, два миллиона положено. Но сказали, не болтать.

— И не болтай, — согласился Горбань. — А деньги получим с них, не переживай. С живых не слезем.

— Ай… — плеснула она рукой, то ли отказываясь, то ли благодаря.

Стали приходить друзья погибшего, все молодые и коротко стриженные. С ними зашли несколько девушек. По очереди они приносили соболезнования тёте Люде, обнимали её, предлагали помощь. Дольше всех к ней прижималась светловолосая, полноватая девица, жмурясь от слёз. Крупные капли сверкали на веснушчатых щеках.

— Ира, Ирочка, — приговаривала Люда, хлопая её по спине. — Что теперь поделаешь? Так бывает…

— Тёть Люд, я ему говорила, подожди год! Говорила ведь!

— Ну, говорила. Да кто же знал-то?

Горбань принялся негромко пояснять ситуацию:

— Вовка в осенний призыв попал. Поступать хотел, всё откладывал, говорил, в армию схожу, потом поступлю. И когда, главное, умудрился контракт подписать? Без контракта ведь на фронт не берут. А они знаешь как делали: хочешь срочником — шуруй на Дальний Восток. А хочешь в области остаться: подписывай контракт и под Карталы поедешь, да ещё деньга капать будет. Вот, похоже, и подписал.

— Да не писал он! — возмутилась Люда. — Он под Екатеринбургом служил, а сюда они на учения приехали. Я ещё радовалась: всё поближе…

— Ты себя не накручивай! — шикнул Горбань. — Мы это так не оставим. Надо с Орском что-то решать.

Но что решать с Орском, никто не знал. Двор постепенно опустел, и через калитку просочились Лис и Кэрол.

Горбань велел Люде ни с кем не общаться и на утро ждать звонка. Она принялась стягивать с верёвки бельё и вдруг показала Горабню чёрные шорты: