— Не нужно, — прошелся рукой по волосам, возвращаясь в реальность. — Я уже освободился.

— Как скажите.

Юля едва закончила возиться с блузкой, как Вал повернулся к ней и, заключив пылающее лицо в ладони, упёрся в её лоб своим. Больно упёрся, надавил, вынуждая прижаться обратно к стене.

Захлестывало. Захлёбывался. Представлять — это одно, но видеть результат их близости — совсем другое.

— Юля-я-я… — просипел вкрадчиво, от чего у неё на затылке зашевелились волосы. — Не доводи до греха…

— Ты же сказал, что подождешь! — воскликнула, прекрасно понимая, что это всё было для красного словца. Вряд ли бы она сама смогла делить его с другой женщиной.

— Я передумал, — отрезал, продолжая фиксировать жесткими тисками её лицо. — Это сильнее меня. Ничего не могу с собой поделать.

В приемной послышались голоса, и Вал вынужденно оставил Юлю в покое. Почувствовав свободу, она юркнула к двери, прижимая к раскрасневшимся щекам не менее пылающие ладони. А на что она надеялась? С таким мириться просто нереально. И она бы не мирилась. Но, блин, ей тоже тяжело.

— Юль! — позвал её Вал, так и оставшись стоять на прежнем месте, уставившись перед собой невидящим взглядом.

Она остановилась, боясь обернуться. Внутри всё тоскливо сжалось, к глазам подступили слёзы. Разрываясь от напряжения и боли, ждала, что же последует дальше. Он её в такие жесткие рамки вогнал, бросил между молотом и наковальней, что как не юли, а всё равно кто-нибудь да расплющит.

— Ничего, — вздохнул, опустив голову. — Иди.

Послышался тихий щелчок проворачиваемой дверной ручки и громогласный смех Зейналова, не упустившего возможности позаливать к Альбине. Затем дверь закрылась, оставив Вала сам на сам с разрушающей ревностью. Мужчина уперся кулаками в стену, борясь с сумасшедшим сердцебиением, и только когда засадил по ней несколько раз, смог спокойно перевести дыхание, встретив появление делового партнера с уже ставшей для всех привычной широкой улыбкой.

Вроде и не ссорились, а ощущения были двоякими. Не кричали, не ругались, не использовали маты, не жестикулировали эмоционально руками, а всё равно сложилось впечатление, что прошлись друг по другу танком.

Прекрасно зная, что Вал не позвонит первым, несколько раз порывалась набрать его, и каждый раз, стоило взять в руки подаренный мобильный, как что-то сдерживало, не позволяло окунуться в звучание любимого голоса и уйти ненадолго от реальности.

Что она скажет ему? Что соскучилась? Допустим. Только станет ли ему от этого легче? Вряд ли. Может, оно и к лучшему, что они сейчас находятся в разных странах. Что не возникнет искушения увидеть его, поддаться на горящий открытым желанием взгляд. Сердце разрывалось от тоски, но в то же время у Юли появилось немного времени, чтобы взвесить все «за» и «против». Спокойно, вдумчиво, не на горячую голову, когда пробирает дрожь от телесной близости, а будучи вдали друг от друга. Когда есть возможность прислушаться к себе и посмотреть на себя если не со стороны, то хотя бы раскритиковать свое поведение в пух и прах без постороннего давления.

Да только… сколько не ругала себя, не призывала к совести распустившуюся душу, а едва не до тошноты прогоняла по лабиринтам памяти прожитые минуты близости. Да, для неё даже так — это уже был тесный контакт, была близость. В тот момент мозги настолько не соображали, что не постучись в дверь секретарша, реально отдалась бы Валу прямо там, у стены, наплевав на все предостережения и запреты. Так что… было от чего зависать, выпадая ненадолго из реальности.

Но если днем было ещё полбеды: воспоминания пережитых эмоций кружили голову и вызывали в груди неподвластный времени трепет, то с наступлением ночи ситуация ухудшалась. На смену оптимистическим надеждам приходила разрушающая беспросветная действительность, которая жестоко подавляла единственное «за» килограммовыми доводами «против».

Конечно, её воображение не знало границ и если днем оно рисовало обнадеживающие картины, на которых она, Саша и Вал были счастливой семьей, то ночью эти самые картинки затмевала широкая тень мужа. И всё. Тупик.

Мало мечтать и уповать на чудо, стоило действовать. Самой. Но как?! Как подвести разговор к самому важному и при этом не плюнуть в душу? Это для неё ваза покрылась трещинами, а для Глеба… а вот тут хрен поймешь, что у человека на уме. И не посторонние ведь, должны знать друг друга вдоль и поперёк, но всё как-то клеилось.

Иногда Юля порывалась завязать разговор, подвести хоть к чему-то звенящую от напряжения тишину, но стоило только настроиться, дать себе мысленного пинка и открыть с таким трудом онемевший рот, как тут же на горизонте появлялся Сашка. Он будто улавливал веяние грядущих перемен и всячески пытался им противостоять. Пускай он и не догадывался, в чем именно кроется причина их проблем, но то, что между родителями пробежала чёрная кошка, не только видел, но и отчетливо чувствовал.

Так, например, он заметил, что родители не обмениваются при прощании поцелуями. А если и целуют друг друга, то сухо, поспешно, безэмоционально. Практически не разговаривают, предпочитая по большей части отмалчиваться, погрузившись если не в чтение газеты, то какой-нибудь книжки. Они перестали шутить, подкалывать друг друга безобидными шутками, планировать что-то на выходные. Да они даже ссориться перестали. А ведь когда-то ему объяснили, что в ссоре нет ничего страшного. Все ругаются. Важно, что после любого конфликта всегда наступает перемирие, по крайней мере, Саша искренне надеялся на такой исход. Но в его семье всё было ровно и… тихо. И вот это затишье настораживало и пугало его чуткое сердце больше всего.

И когда скопившееся между родителями напряжение чувствовалось особо остро, он подбегал сначала к матери, крепко-крепко обнимал её за талию и, уткнувшись лицом в живот, искренне, со всей пылкостью заявлял, что она у него самая любимая и самая красивая мамочка на свете. А потом, не дав ей опомниться, бросался к отцу и, взобравшись к нему на колени, проговаривал то же самое.

И тогда у Юли язык присыхал к нёбу, а во рту разливалась приторная желчь, которая потом ещё долго давала о себе знать, играя на губах горьким послевкусием.

Вот так и жила весь четверг, всю пятницу и частично субботу. И если днем она ещё кое-как заедала, запивала эту горечь призрачными надеждами и верой в светлое будущее, то ночью было в разы хуже. Хотелось выть от безысходности. Она тут, Вал там. Он ждал от неё хоть каких-то действий, а она лежала под навалившимся на неё телом и буравила воспаленными глазами потолок.

Стонала. Протяжно, иногда надрывно, иногда едва слышно. Кусала себя за запястье не из-за боязни разбудить спавшего в соседней комнате сына, а из-за рвавшихся из груди рыданий.

Глеб то ли не улавливал в её стонах изменившуюся тональность, то ли не принимал на свой счёт. И правильно. Он-то молодец. Старался, как только мог. Но неужели он не замечал, неужели не чувствовал, что она не испытывает оргазм? Что раздвигает ноги чисто на автомате, потому что так надо, а не потому что хочется?