— Ничего. Это совсем ничего не означает.

Она хотела было отвернуться, но Лиззи схватила мать за запястье:

— Объясни же мне!

— Не смей! — отдернула свою руку Ранна, словно обожглась огнем. — Пожалуйста… не прикасайся ко мне.

Лиззи в недоумении уставилась на мать, озадаченная внезапным паническим страхом в ее глазах.

— С тобой тогда что-то случилось?

Ранна опустила взгляд, бочком пройдя мимо нее.

— Я не хочу больше об этом говорить. Давай-ка уже займемся мылом.

Она взялась за лопатку и вытянула ее из кастрюльки, внимательно наблюдая, как размешанная масса медленно стекает с нее обратно.

— Готово, — деловито объявила она. — Поставь теперь на водяную баню и хорошенько приглядывай. Когда станет похоже на вчерашнюю манную кашу — значит, пора добавлять ваниль и овсянку. Я пока начну тут прибираться, а потом приготовлю формочки.

Глядя, как Ранна собирает использованные чаши и мерные стаканы, потом несет их к раковине, Лиззи призвала всю силу воли, чтобы не начать выпытывать у той ответы. Но у нее не было уже сил и духа еще для одной схватки. К тому же, если она станет на Ранну давить, то получит именно то, чего сама и опасалась. Все признаки уже были налицо: суетливые глаза, напряженные плечи, угрюмая сосредоточенность, словно комком энергии свернувшаяся под кожей. Ранна по спирали неотвратимо приближалась к своим темным, потаенным глубинам — а это никогда не заканчивалось хорошо.

Спустя час Ранна замешала последний ингредиент, овсянку, и принялась показывать Лиззи, как надо вжимать готовую массу в формочки и плотнее прикатывать, чтобы на выходе брусочки мыла получились гладкими. При работе плечи ее как будто расслабились, но Ранна по-прежнему старалась не смотреть дочери в глаза, и лицо ее оставалось глухонепроницаемым.

— Ты в порядке? — спросила Лиззи, когда они заполнили последнюю форму. — Ты будто…

— Все нормально.

— Когда ты так резко отстранилась от меня…

— Думаю, теперь ты знаешь, как это делать, — резко оборвала ее Ранна и отдала лопатку. — Не забудь накрыть бруски вощеной бумагой, когда закончишь. И полотенцами, если есть.

Глядя вслед уходящей Ранне, Лиззи тяжело выдохнула. Это был ее собственный промах. Сама того не желая, она ослабила осторожность, позволив себе надеяться, что после стольких лет отчуждения и взаимного отталкивания у них, быть может, и вправду получится двигаться по жизни дальше не просто вежливыми друг к другу попутчиками. Однако ничего не изменилось. Ранна осталась все той же Ранной, которая всячески отгораживалась от нее и от себя отталкивала. В точности как в давние времена.

Лиззи закрыла глаза, опустошенная переживаниями последних часов. У нее не было ни сил, ни желания немедленно разгадать Ранну — или вообще когда-нибудь. Вопрос, по сути, был в другом: что ждет их дальше? Теперь, когда она открыла эту дверь — получится ли просто взять и закрыть ее снова? Но Лиззи чувствовала себя уже слишком вымотанной, чтобы об этом размышлять.

Она накрыла формочки с мылом вощеной бумагой, затем нашла несколько старых полотенец и накинула их сверху. Уже собравшись выключить свет и уйти, Лиззи вдруг спохватилась, что чуть не забыла про самый существенный элемент процесса.

У каждого рецепта бабушкиных снадобий имелось свое уникальное благословение: пара-тройка коротких строчек — чаще всего в стихах, — которые предполагалось произносить вслух, усиливая тем самым естественные целебные свойства ингредиентов. Для тех, кто следовал Стезей Лун, такое благословение считалось наиболее действенной частью любого снадобья.

Лиззи взяла «Книгу Альтеи» и внимательно прочитала слова, написанные печатными буквами внизу страницы, под рецептом. За долгие годы она много раз видела и слышала, как бабушка произносила те или иные благословения, и даже порой к ней присоединялась, — но никогда не говорила их сама, в одиночку. Откуда ей знать, получится ли все как надо, если она это… исключит?

Однажды она спросила об этом Альтею. Бабушка ответила туманно и загадочно:

— Заклинания, молитвы, благословения… Все это по сути одно и то же. Все дело в твоем намерении, Лиззи. В стремлении вложить в свою работу то, что ты чувствуешь душой.

Тогда, девочкой, она этого не поняла. Но, может быть, сумела уяснить сейчас.

Лиззи несколько раз перечитала строчки, стараясь запомнить их. Убедившись наконец, что все улеглось в памяти, она закрыла глаза, протянула ладони над мылом — так, как это делала Альтея в тот день, когда спасала почерневший от заморозка базилик, — и уверенно заговорила:

Закончив говорить, Лиззи ненадолго застыла в неподвижном молчании, ожидая какого-то знака, что благословение принято. Поначалу ничего не происходило — лишь из открытой двери доносился монотонный хор ночных звуков природы. А потом она это ощутила. По костям ее словно прошла какая-то шипучая вибрация — точно рябь по воде от встречного потока. Ощущение было невероятно пьянящим. Настолько одурманивающим, что у Лиззи едва не закружилась голова. Но потом, когда оно все же отхлынуло, на смену пришло неизъяснимое спокойствие. Осознание того, что в эти несколько мимолетных секунд, пока глаза ее были закрыты, мир Лиззи сам собою перестроился — незаметно, но тем не менее глубоко и весомо.