– Да.

– Не хочешь вина или он запрещает своим студентам пить?

– С чего ты взял?

– Просто у тебя такое лицо…

– Какое?

– Грустное.

– Вовсе не грустное, – сказала я и заозиралась в поисках путей отступления. Ещё чуть-чуть, и я не выдержу.

– Расслабься, – сказал он и протянул мне свой бокал, – он не смотрит.

– Прости, пойду посмотрю выставку, – сказала я и неловко удалилась.

Наверное, он заговорил со мной из жалости, потому что я выглядела одинокой. Может быть, если бы я не чувствовала себя оторванной – «замороженной», как говорил Профессор, – то я бы и не напилась. Может быть, я завидовала тем, кому не нужно притворяться. Может быть, мне было бы лучше, если бы он умер. Может быть, умереть стоило мне.

Воздух был тяжёлым и влажным от тел и винных паров. Тени на стенах неестественно вытянулись. Он бродил от одной группы к другой с самым дружелюбным видом, обмениваясь приветствиями, хохоча и, мгновенно и безошибочно на лету схватывая нить разговора, болтал о чём-то без умолку. Обнажал зубы. Растапливал сердца, надвигался, как глобальное потепление. Я провожала его взглядом, пока он не скрылся в коридоре, ведущем в другой зал. Мои нервы истрёпаны и истончены, как старый свитер.

До меня долетел смех – он хохотал в голос. Во мне зашевелилась ревность при мысли о том, что кто-то, кроме меня, заставляет его так смеяться. «Ревность – стыдное чувство, – говорил он, – буржуазное. Ревностью прикрывают обычное ханжество. – И всегда добавлял: – Ты моя маленькая ханжа». Рядом с ним стояла высокая девушка, такая, как он любит – светская, пятничная, как из рекламы духов: блестящие струящиеся локоны, облегающее, цвета фламинго платье с открытой спиной. Он наклонился и прошептал что-то ей на ухо. Она залилась звонким смехом, долетевшим до меня поверх голов собравшихся. Он приблизил лицо вплотную к ней и обнял за талию. Я представила их диалог.

– Какими духами ты пользуешься? – проговорил он ей на ухо, задев губами прядь волос.

– Жадор. Диор, – она уже не смеялась своим ярко-коралловым ртом, но смотрела на него проникновенным взглядом.

– Ты этого достойна… – или какая ещё чушь. Shine bright like a diamond. Я сжалась, как хвост хамелеона. На глазах навернулись слёзы. На её фоне я выглядела скучной и неинтересной. Он часто говорил, что во мне нет духа соперничества, но я подумала, что наедине у себя в комнате попробую перед зеркалом повторить её улыбку. А сейчас мне не оставалось ничего, как напиться. А почему бы и нет?

Он развернулся, увлекая за собой Мисс Диор, так, что я видела только его спину. Когда он завернул за угол в лабиринте выставочного пространства, я облегчённо вздохнула и, поддавшись волнообразному внутреннему порыву, поплыла – такая жалкая, такая неловкая – напиваться, как в последний раз, по-настоящему.

Первый бокал я пила в условном укрытии перед самой большой картиной. Смотреть на неё вблизи было тяжело. «Пей медленно», – проговорила я про себя. Я оглянулась в поиске знакомых лиц, к кому можно было бы подойти. Рядом с супрематической картиной стояла девочка с красными волосами. Всё то время, что мы проучились вместе, не было ни одной выставки, которую бы она пропустила. Ни дать ни взять – вездесущий дьявол! Я знала, что у неё булимия, что она была по уши в долгах, превышала кредитные лимиты, воровала сигареты и к тому же была тайно влюблена в Профессора. Она одарила меня заговорщической улыбкой – я подумала, всем ли она так улыбается или что-то знает о нас? Подходить к ней не хотелось, и, снова повторив про себя заклинание «пей медленно, не торопись», я решила сосредоточиться на изучении экспозиции, ведь он спросит – спросит, что, побывав на премьерном показе, я думаю обо всех этих работах. А потому, спрятавшись за широкими спинами, я подслушивала, как они несут всякую чушь об искусстве, и не забывала высматривать Профессора, чтобы вовремя спрятать бокал за спину.

Второй бокал был выпит залпом. По горькой иронии, пить захотелось ещё больше. Провались оно всё пропадом. Я отодвинула от себя пустой бокал и, сделав вид, что это не моё, взяла ещё один. С горячностью человека, решившего с понедельника начать новую жизнь, я осушила третий бокал. Чересчур самонадеянно с моей стороны, но всё-таки я надеялась, что смогу сохранить трезвость или, по крайней мере, сделать вид. И тем не менее я всё пила и пила, поздно вспомнив, что у меня с утра не было и макового зёрнышка во рту, а в моей руке как по волшебству появлялся новый бокал.

Вскоре время подошло к восьми, ещё немного – и часы уже показывали половину десятого. И вот я стою, пошатываясь уже по-настоящему, переполненная тёплым красным вином. Могла ли я хоть немного подумать, прежде чем что-то делать, а именно – напиваться этим чёртовым вином? Нет, это выше моих сил. Не знаю, сколько я выпила – после третьего бокала я перестала считать, – но мероприятие, судя по опустевшему бару, близилось к завершению. Я расплылась в широченной улыбке, сама не понимая, чему радуюсь. Слышала, как бешено клокочет сердце. Закрыв глаза, ощутила, как повело пол. Теперь полутёмный зал кружился прямо-таки с невообразимой скоростью.

Я стояла возле пустого бара, выглядывая, осталось ли ещё вино. Но вина больше не было. Только на круглых барных столиках стоял разрозненный ряд пустых и недопитых бокалов. Я взяла салфетку, стёрла пятно от помады с полупустого бокала и, судорожно сглотнув, – зубы звякнули о стекло, – выпила. Поняв, что мир не рухнул и даже не пошатнулся, я проделала это снова с другим чужим бокалом.

Пот каплями скатывается по спине под шерстяным платьем. Я всё-таки пью и, отваживаясь на риск, подхожу поближе к нему. Он увлечённо беседует с выпускницей, которая недавно получила писательскую премию и подписала контракт с издательством на первую книгу, тем самым заслужив себе место среди других небожителей, до которых мне как до луны, и ещё с одной девушкой, играющей роль истовой феминистки. Я стою совсем близко, подслушиваю их разговор, делая вид, что рассматриваю картину на стене. Неужели они обсуждают очередной случай кэнселинга, случившийся с преподавателем, к счастью, не из нашей Школы, и стоит ли подписывать петицию о его отстранении от работы? Мне никогда не удавалось достичь того накала возмущения, которое сейчас проявляли девушки и требовало время, – я даже не пыталась. Но это не значит, что я относилась к этому случаю спокойно – мне хотелось вмешаться в разговор, встать на сторону преподавателя,