– Вот и я то же самое сказал Кулсону! – быстро произнес Филипп. – Он расстроился из-за того, что Эстер дала ему от ворот поворот, мне пожаловался.

– И что же ты ему ответил? – спросила Элис.

Ее глубоко посаженные глаза блестели, пытливо глядя на него, словно видеть выражение его лица ей было столь же важно, как и слышать его слова.

Филипп, подумав, что наступил подходящий момент со всей деликатностью исполнить просьбу Кулсона, продолжал:

– Я обещал сделать все, что в моих силах…

– Обещал? Ну-ну. Чудные люди, – сквозь стиснутые зубы буркнула себе под нос Элис.

– …но объяснил, что любовь на три четверти состоит из влечения. Пожалуй, трудно понять, почему ее к нему не влечет, и все же хотелось бы, чтобы она не рубила сплеча. Он настроен ее завоевать, и, боюсь, он только измучает себя, если так будет продолжаться.

– Так не будет продолжаться, – мрачно предрекла Элис.

– Почему? – удивился Филипп. Не получив ответа, он добавил: – Он искренне любит ее, разница в возрасте у них не более двух месяцев, характер у него хороший – придраться не к чему, и очень скоро его доля в прибыли от магазина достигнет нескольких сот фунтов в год.

Элис молчала. Пыталась побороть свою гордость и что-то сказать, но не могла, как ни старалась.

– Матушка, может быть, вы замолвите за него словечко, – попросил Филипп, раздраженный ее молчанием.

– И не подумаю. Брачные союзы должны рождаться без стороннего вмешательства. Откуда мне знать, может, ей нравится кто-то другой?

– Наша Эстер не стала бы забивать себе голову парнем, который за ней не ухаживает. А вы, матушка, не хуже меня и Кулсона знаете, что она никого к себе не подпускает. Кроме дома и магазина, она нигде не бывает, ни с кем не общается.

– Принесла же тебя нелегкая. В Господень день тревожишь меня своей суетностью и пустыми разговорами. Мне больше люб тот мир, где никто не сватается и не женится, ибо все это вздор, вздор и тщета.

Элис повернулась к Библии, что лежала на комоде, со стуком снова ее раскрыла. Дрожащими руками прилаживая на носу очки, она услышала, как Филипп сказал:

– Вы уж меня простите. В любой другой день я никак не смог бы прийти.

– Что в этот день, что в другой – мне разницы никакой. Но мог бы и правду сказать. Поди, на ферму Хейтерсбэнк бегал на неделе?

Филипп покраснел – в действительности он уже и забыл, что визиты на ферму сделались для него привычным занятием, – но ничего не ответил.

Элис посмотрела на него пристально, верно истолковывая его молчание.

– Значит, угадала. В следующий раз, когда подумаешь о себе: «Я более осведомлен, чем Кулсон», вспомни слова Элис Роуз, а они таковы: если Кулсон близорук и не видит сквозь стену, то ты сам настолько слеп, что не видишь и в окно. Что до твоих речей в пользу Кулсона, года не пройдет, как он женится на другой, при всей его нынешней любви к Эстер. А теперь иди, не мешай мне читать Писание, и с суетной болтовней в воскресенье больше сюда не являйся.

В общем, Филипп вернулся из своей провальной миссии еще более удрученным, но не прозревшим – как не видел, так и «не видел в стеклянное окно».

Но до истечения года пророчество Элис сбылось. Кулсон, оказавшийся в положении отвергнутого поклонника, испытывал неловкость, живя под одной крышей с девушкой, которая его отвергла, и, как только он убедился, что объект его воздыханий никогда до него не снизойдет, он обратил свое внимание на другую. Свою новую избранницу он не любил, как Эстер, в его привязанности преобладала рассудочность, а не влечение. Но его ухаживания были благосклонно приняты, и, прежде чем выпал первый снег, Филипп стал шафером на свадьбе своего компаньона.

Но прежде чем Кулсон женился, произошло множество незначительных событий – незначительных для всех, кроме Филиппа. Для него они были все равно что солнце и луна. Дни, когда он приходил в Хейтерсбэнк и Сильвия с ним общалась; дни, когда он приходил на ферму, а у нее не было желания ни с кем общаться, и с его появлением она либо сразу покидала комнату, либо вовсе не показывалась, хотя наверняка знала о его визите. Дни, наполнявшие его то счастьем, то тоской.

Родители Сильвии всегда тепло принимали его. Они переживали за дочь, пребывавшую в угнетенном расположении духа, и потому привечали любого гостя, который хоть как-то мог отвлечь и ее, и их самих от гнетущих мыслей. Прежняя близость с семьей Корни была утрачена, из-за того что Бесси Корни открыто оплакивала сгинувшего кузена, словно имела все основания считать его своим суженым, ну а родители Сильвии расценивали это как оскорбление горя их дочери. Члены обеих семей перестали искать общества друг друга, однако никаких слов по этому поводу сказано не было. Узы дружбы, что их связывали, могли быть воссоединены в любое время – просто сейчас они были прерваны; и Филиппа это радовало. Отправляясь в Хейтерсбэнк, он всегда подыскивал какой-нибудь маленький подарок, чтобы сделать свой приход более желанным. И теперь он сильнее, чем когда-либо, сожалел, что Сильвия не проявляет интереса к учебе. Будь она более любознательна, он приносил бы ей красивые баллады или сборники рассказов, что были тогда в моде. Филипп попытался заинтересовать ее переводным романом «Страдания юного Вертера»[83], столь популярным в то время, что его можно было найти в корзине каждого уличного торговца, где также обычно лежали «Суровый призыв» Лоу, «Путь паломника»[84], «Мессиада» Клопштока[85] и «Потерянный рай»[86]. Но Сильвия читать не умела, и, лениво полистав книгу, поулыбавшись над иллюстрацией, на которой Шарлотта[87] резала хлеб и сливочное масло левой рукой, она поставила роман на полку рядом со «Справочником коновала», где Филипп и увидел его – нетронутый, перевернутый вверх тормашками, – когда в следующий раз пришел на ферму.