Филипп покраснел. Сам он часто задумывался о женитьбе, но впервые ему серьезно предложил это другой человек. Однако отвечал он спокойно:

– Мне кажется, Эстер Роуз не помышляет о замужестве.

– Вполне возможно. Но ты или Кулсон должны внушить ей эту мысль. Наверно, она хорошо помнит, как мать жила с ее отцом, вот и не спешит под венец. Но о замужестве она так или иначе думает, как и любой нормальный человек.

– Супруг Элис скончался до того, как я познакомился с ней, – уклончиво произнес Филипп.

– Это была милость божья, когда Господь забрал его. Милость для тех, кто остался. Когда он женился на ней, Элис была красавицей, для всех у нее находилась улыбка – для всех, кроме Джона. Как он ни старался завоевать ее расположение, она хоть бы раз ему улыбнулась. Куда там! Даже знать его не хотела, отдав свое сердце Джеку Роузу, моряку с одного китобойного судна. И в конце концов они поженились, хотя вся ее родня была против. А он оказался распутным греховодником – блудил, пил и поколачивал ее. И года не прошло с рождения Эстер, как она поседела, превратившись в суровую женщину, какой ты теперь ее знаешь. Если б не Джон, думаю, они сто раз пропали бы от холода и нужды. Возможно, она догадывалась, откуда поступают деньги, и это задевало ее самолюбие, ведь она всегда была гордой женщиной. Но материнская любовь сильнее гордости.

Филипп задумался. Поколение назад происходило нечто подобное тому, что переживает сейчас он, полный надежд и опасений. Была девушка, Роуз, которую любили двое – двое, как он и Кинрэйд, схожие не только по роду занятий, но даже характером, судя по тому, что он знает о гарпунщике; девушка выбрала не того поклонника и в результате ошибки своей молодости озлобилась и всю жизнь страдает. Неужели это та судьба, что уготована Сильвии? Вернее, разве не спасли ее от такой судьбы насильственная вербовка Кинрэйда и решение самого Филиппа скрыть это от нее? И далее он задался вопросом: неужели судьбы людей одного поколения – лишь повторение судеб тех, кто жил до них, с той лишь разницей, что кто-то страдает больше, кто-то меньше – в зависимости от своего душевного склада? И не получится ли так, что со временем, когда он умрет, а Сильвия будет позабыта, те же самые обстоятельства, что сейчас составляют смысл его жизни, возникнут вновь?

Эти и подобные озадачивающие мысли навещали Филиппа снова и снова, едва у него находилось время подумать о чем-то, кроме работы. И каждый раз, когда он размышлял об этих сложностях, о последовательности сходных событий, в нем все больше крепла уверенность, что он поступил правильно, утаив от Сильвии, какая участь постигла ее возлюбленного.

В конце концов было решено, что Филипп переселится в дом при магазине, а Кулсон останется квартировать у Элис и ее дочери. Но летом последний сообщил своему компаньону, что накануне сделал Элис предложение и получил отказ. Ситуация складывалась неприятная, ибо Кулсон жил в их доме, ежедневно общался с Эстер, которая, казалось, держалась, как всегда, с кротким спокойствием, и в ее манере общения с Кулсоном лишь чуть-чуть прослеживалась отчужденность.

– Филипп, узнал бы ты, чем я ей не угоден, – попросил Кулсон спустя пару недель после сватовства. Бедняга решил, что невозмутимость, какую демонстрировала Эстер по отношению к нему, говорит в пользу того, что он ей не антипатичен, и, поскольку теперь Кулсон был на дружеской ноге с Филиппом, он постоянно обращался к нему за советом, словно Хепберн был способен истолковать малейшие нюансы того, что происходило между ним и его возлюбленной. – Возраст у меня подходящий, разница у нас не больше двух месяцев; и мало кто в Монксхейвене имеет на нее такие виды, как я; и родных моих она знает, ведь я ей, по сути, кузен; и матери ее был бы как сын; и в Монксхейвене не найдется никого, кто сказал бы плохо о моем характере. Между вами ничего такого нет, а, Филипп?

– Я уже сто раз тебе говорил, что мы с ней как брат и сестра. Она думает обо мне не больше, чем я о ней. И удовольствуйся этим, потому как впредь я на этот вопрос отвечать не стану.

– Не обижайся, Филипп. Будь ты сам влюблен, тоже дал бы волю своему воображению, как я.

– Возможно, – согласился Филипп. – Но вряд ли я стал бы постоянно болтать о своих фантазиях.

– Обещаю, больше ни слова. Ты только узнай, что она имеет против меня. Я готов вечно с ней в молельню ходить, если она того хочет. Поговори с ней, Филипп.

– Да неловко мне как-то вмешиваться в ваши дела, – скрепя сердце ответил Филипп.

– Но ты же сам сказал, что вы с ней как брат и сестра, а брат сестру без опаски может о чем угодно спросить.

– Ладно, – пообещал Филипп, – посмотрю, что можно сделать; только, парень, не думаю, что она согласится выйти за тебя. Ее к тебе не влечет, а любовь на три четверти – это влечение, и лишь на четверть – здравое рассуждение.

И все же Филипп не решался завести разговор с Эстер. Он и сам не знал, что его удерживает, разве что, как он сам выразился, ему было «неловко». Но Кулсон вызывал у него глубокую симпатию, и он очень хотел исполнить его просьбу, хотя сомневался, что из этого выйдет толк. Он искал удобного случая и как-то воскресным вечером застал Элис одну, да еще и за досужим занятием.

Когда он вошел, она сидела у окна и читала Библию. Элис отрывисто поздоровалась с ним – вполне сердечное приветствие с ее стороны, ибо она всегда скупо выражала свою радость или удовлетворение. Однако она сняла очки в роговой оправе и заложила ими страницу в книге, а потом повернулась на стуле к нему лицом и сказала:

– Итак, юноша! Как вы там управляетесь? Хотя сегодня негоже беседовать о мирских делах. Но я тебя теперь только по воскресеньям и вижу, и то редко. И все же нельзя говорить о таких вещах в день Господень. Просто скажи, как дела в магазине, и мы оставим этот суетный разговор.

– Дела в магазине хорошо, спасибо, матушка. Но ведь Кулсон мог вам рассказать об этом в любой день.

– Я лучше тебя послушаю, Филипп. Кулсон со своей личной жизнью справиться не может, не говоря уже про свою половину бизнеса, что Джон с Джеремаей вверили вам. У меня терпения с Кулсоном не хватает.

– Почему? Он – порядочный молодой человек, каких еще поискать в Монксхейвене.

– Возможно. Только зубы мудрости у него еще не прорезались. Впрочем, не у него одного; таких бестолковых, как он, полно.

– Ну да, есть и похуже. Кулсон, может, порой и не блещет умом, но парень он надежный, лучше любого своего ровесника в Монксхейвене.

– Филипп, я знаю, кто лучше! Во многих отношениях! – Элис произнесла это столь многозначительным тоном, что сомневаться не приходилось: она имеет в виду его.

И он отвечал, не лукавя:

– Матушка, если вы про меня говорите, я не стану отрицать, что в чем-то я более осведомлен, чем Кулсон. В юности у меня было много свободного времени, и мне многому довелось научиться, пока был жив отец.

– Юноша! В жизни главное не выучка, образованность или книжные знания, а природный ум. И не выучка, образованность или книжные знания привлекают молодую женщину. А нечто такое, что нельзя облечь в слова.