Сам король по-прежнему изображал определенный оптимизм, говоря, что легко может собрать армию в 16 000 человек. Он объявил, что наберет войска в Чешире и ударит по мятежникам в Ирландии. Карл написал парламенту, что «твердо решил со всей возможной скоростью идти на Ирландию, чтобы покарать этих злобных и мерзких бунтовщиков». Он добавил, что для этой цели намерен сформировать силы в 2000 пеших и 200 конных солдат, которых следует вооружить «из моего склада в Халле». Конечно, он мог иметь в виду и другого противника.

Вот здесь была проблема. Халл находился в руках парламента, представленного комендантом города сэром Джоном Хотэмом. Хотэм знал, как и все остальные, что королю, возможно, требуется оружие для борьбы со «злобными и мерзкими бунтовщиками» много ближе к дому, чем Ирландия. Он также знал, что Карл скоро явится и потребует повиновения. Члены парламента предвидели такой поворот событий и приказали Хотэму открывать городские ворота только по их распоряжению. Они не могли объявить яснее, кто теперь хозяева положения.

На последней неделе апреля Карл добрался до Халла в компании 300 конников, предварительно передав послание, что едет пообедать с комендантом. Сэр Джон Хотэм решил не организовывать триумфального въезда. Когда король подъехал, ворота были закрыты, разводной мост поднят, а на крепостном валу стояла охрана. Карл потребовал обеспечить ему проезд как их законному государю, но Хотэм объяснил: «Я не осмеливаюсь открыть ворота, потому что перед парламентом отвечаю за безопасность города». Король возразил: «Полагаю, у вас нет приказа от парламента закрывать ворота передо мной и не пускать меня в город». На что Хотэм ответил, что его отряд настолько велик, что «если его впустить», то он не сможет «эффективно контролировать город». Похоже, позже Хотэм сказал королю, что готов его впустить в сопровождении двенадцати человек. Карл не принял этого условия как оскорбляющего королевскую персону и под звуки трубы объявил Хотэма изменником. Его королевская гордость и чувство собственного достоинства были глубоко оскорблены.

Возвратившись в Йорк, он написал письмо в парламент, где известил парламентариев об оскорблении, нанесенном ему Хотэмом, который «имел наглость утверждать, что парламент приказал ему отказать во въезде Его Величества». Обе палаты в ответ констатировали, что «сэр Джон Хотэм лишь подчинялся распоряжениям парламента», а «объявление предателем члена палаты общин, каковым он является, есть грубое нарушение привилегии парламента». Они также отдали приказ шерифу Йоркшира «пресечь» дальнейшее формирование королевских войск. Обе стороны стремились в долину скорби.

Весной 1642 года обе палаты решили, что «король, обманутый порочными советниками, намеревается начать войну против парламента». Соответственно, они начали готовить солдат и оружие. В мае объявили набор 16 000 рекрутов. На военную службу призвали правоохранительные силы Лондона, они собрались на смотр на Финсбери-филдз. Оружие из Халла перевезли в Тауэр. Принудительный заем с доходом в 8 % помог пополнить сейфы казны парламента деньгами и столовым серебром. Во время этой весенней сессии парламент назначил графа Уорвика лорд-адмиралом английского флота. Граф быстро приобрел преданность моряков, и корабли, поддерживающие короля, были захвачены и разоружены. Позже Кларендон отметил, что «потеря всего флота имела исключительно плохие последствия для положения короля». Монарх Англии без господства на море едва ли вообще мог считаться королем.

Люди и деньги прибывали и к Карлу в Йорк. Представители аристократии и духовенства, джентри и ученых обоих университетов посылали ему драгоценности, столовое серебро и наличные деньги. Королева отправила из Голландии судно с боеприпасами и шестнадцатью пушками, однако оно попало в руки противника у берегов Ярмута. Чтобы мобилизовать войска, парламент выпустил «Ордонанс о милиции», а Карл, в свою очередь, возродил «патенты на набор» для формирования добровольной армии. Такие патенты (официальный документ, написанный на латинском языке и скрепленный Большой печатью) рассылались в каждое графство и каждый город страны; в них назывались конкретные командиры, которые будут охранять свою территорию для короля и одновременно собирать людей и деньги на его дело. Тем не менее в этот конкретный момент обе стороны набирали солдат как бы не для боевых действий: войска можно было использовать, чтобы удержать противную сторону от насилия или как аргумент на последующих переговорах.

Противоположные распоряжения «Ордонанса о милиции» и патентов на набор создавали людям много проблем. Когда майским утром сэр Томас Найветт, известный умеренными взглядами бывший военный, прогуливался в Вестминстере, к нему подошли два человека от парламента с приказом «на основании ордонанса снова взять на себя командование ротой». Он рассказывал жене, что «не знал, что делать – соглашаться или отказаться»; однако согласился, потому что Вестминстер – «не место для пререканий». Несколько часов спустя он «столкнулся с заявлением, что король выступает категорически против парламентской армии». Найветт обсудил с товарищами затруднительное положение, и все они согласились, что в этом случае должны следовать собственной совести. Тем не менее Томас Найветт написал: «В такие опасные времена я считаю разумнее и спокойнее держать свою роту как можно ближе к себе и стараться быть подальше от новых хозяев, пока не закончатся первые проверки». Это слова сдержанного и относительно непредвзятого человека, который оказался между двух огней. Его голос, как и голос многих других разумных людей, скоро заглушат все более грозные интонации тех, кто призывал к суровым действиям против оппонентов. Одному лондонцу, который отказался следовать директиве парламента, посоветовали «уехать из города, пока парни на улице не вышибли ему мозги».

Теперь события развивались по инерции: каждое действие вызывало противодействие, и каждый слух порождал дальнейшую реакцию. Сторонник парламента Балстроуд Уайтлок позже обратил внимание: «Удивительно, как незаметно мы скатились к началу гражданской войны – одна непредвиденная случайность за другой, как волны на море, завели нас весьма далеко». Много книг посвящено социальным и религиозным «предпосылкам» или «причинам» этой войны, но одним из главных мотивов, возможно, был банальный страх. Пим и его соратники не сомневались, что, если победит король, их неизбежно ждет смерть за государственную измену.

Один из сторонников парламента, лорд Уортон, в июне 1642 года написал главному судье, который находился с королем в Йорке. Он спросил судью, как получилось, что в нашем королевстве не осталось ни одного человека со здравым смыслом и умением «предотвратить надвигающуюся катастрофу?». Среди его коллег в Вестминстере не было изменников, и он знал, что люди, оставшиеся с королем, «хотят примирения и стремятся к компромиссу». Так почему стороны не могут достичь соглашения? Два года спустя Томас Найветт пришел к выводу, что «наилучшим образом наше тогдашнее поведение объясняется каким-то умопомрачением».

В начале июня парламент, под внимательным и эффективным управлением Пима, разработал для короля «Девятнадцать предложений»; среди них было пожелание, или приказ, распустить свои войска и признать законность «Ордонанса о милиции». Монарху предлагалось согласиться на церковные реформы, обрисованные членами парламента, и убрать пэров-папистов из палаты лордов. Основных министров следовало назначать только с одобрения парламента, и все важные государственные решения обязательно обсуждать в обеих палатах. Этот документ стал, по словам парламентария Эдмунда Ладлоу, «главным основанием для надвигающейся войны». Ладлоу сформулировал, что вопрос вылился в следующее: «Либо король правит своей волей, как Бог, и народом управляют силой, как животными, либо люди подчиняются законам, которые установили сами, и живут при правительстве общего согласия».