– Ага, под кайфом, – сказала Ванесса, налегая на бизнесмена. – Наркотик называется «счастье». Тебе надо принимать его время от времени.

Она продолжала тереться об этого типа, который не обращал внимания на пререкание между женщинами и двигался в такт с Ванессой, словно был ее мужем, танцующим на золотой свадьбе, или они снимались в рекламном ролике «Виагры».

Курту это показалось забавным. Позже, когда Ванесса прошла мимо него по проходу, он сказал ей это. Она сказала, что не любит разговаривать, но если хотите приватный танец, я беру двадцать за песню. Он дал ей Эндрю Джексона, как девушки называли двадцатки, и так это началось. Обычным образом, как и с любой другой девушкой в «Комнате на Марсе», но только эта цыпочка не просто выкачивала из него деньги. Между ними что-то было.

Они все по очереди танцевали на сцене, по крайней мере, так полагалось, и когда подошла очередь Ванессы, он сел поближе к сцене. Анжелика увидела, что он сидит один, и подошла к нему, но он сказал ей исчезнуть.

Песня, под которую танцевала Ванесса, была как будто специально для нее. Она так двигалась, словно сама была этой песней. Пение было необычным. Курт не мог понять, кто поет, мужчина или женщина, что вызывало у него причудливое ощущение, но прекрасно сочеталось с этой цыпочкой, притом что она излучала женственность на все сто.

– Давай, иди ко мне, детка, мы будем говорить о любви.

Ванесса носила зеркальные очки, и это придавало ее выступлению что-то забавное. Она закидывала ноги, и это были самые шикарные ноги, какие он только видел. У некоторых тамошних девушек ноги были бледными и дряблыми, бесформенными колоннами, напоминавшими ему огромные шприцы. Но у Ванессы были ноги-ноги, длинные и стройные. Это было капризом судьбы, что такая мировая цыпочка танцевала в «Комнате на Марсе». Он знал в этом толк, уж можете поверить. Она наслаждалась жизнью, как должен наслаждаться каждый, хотя бы иногда, но почти никто не позволял себе такого или просто был не в силах, потому что у них не было той свободы, что ощущалась в ней, в этой горячей цыпочке с бесподобными ногами. И восхитительной попкой. Ее груди тоже были восхитительны. Хватательны. Так и просились в ладони. В какой-то момент она повернулась к нему спиной и согнулась пополам, свесив голову между ног, и ее груди почти выскочили из лифчика. Так ему нравилось больше всего, смотреть на нее перевернутую, с набухшими грудями. Она делала это только для него. Она знала. Эта цыпочка на самом деле знала. Вот что было особенного в Ванессе. Она не была дурочкой, поливавшей сухой куст. Куст был в самом соку. Она знала, как его окучивать, и делала это.

Закончив выступление, она подсела к нему.

– Знаешь, что мне в тебе нравится?

Она ничего не сказала, и ему пришлось ответить самому на свой вопрос.

– Все.

Ему нравилось вести разговор. Ему было хорошо с ней. Ему было комфортно. Он любил трогать ее. Его руки гуляли повсюду.

Он давал ей двадцатку за двадцаткой, пока не раздавал все, а потом снимал еще и снова давал ей, потом опять снимал и снова давал, потому что эта девочка ему очень-очень-очень нравилась.

Он стал чаще ходить в «Комнату на Марсе». Он получал пособие по инвалидности, и у него была уйма времени. И он был во власти ее чар. Он тратил все на эту девочку. Все, что ей требовалось, это сесть ему на колени и посмотреть на него – и он давал ей деньги.

До того как он устроился работать судебным приставом, что приносило хороший доход, но едва не убило его, он работал охранником в театре «Уорфилд», в одном квартале от Маркет-стрит и «Комнаты на Марсе». Боже, чего он там не повидал! Восемь вечеров с оркестром Джерри Гарсия. Десять вечеров Джерри Гарсия. На широком тротуаре рассаживались вшивые хиппи, устраивая жуткий балаган на улице, с барабанами и пляшущими торчками, и охранникам приходилось то и дело разгонять их и поддерживать порядок. Он до сих пор водил дружбу с некоторыми охранниками из «Уорфилда», и, когда он начал ходить в «Комнату на Марсе», он стал парковаться перед театром и просил их присмотреть за его мотоциклом.

В Сан-Франциско были женщины, водившие мотоциклы. Это его тревожило. Потому что разве женщины могли понять физику вождения? Если ты не врубаешься в физику, ты не можешь держать под контролем скорость. Он ни разу не видел, чтобы Ванесса ездила на мотоцикле. Она носила туфельки на шпильках и короткие платья, выходя из «Комнаты на Марсе». Он мог бы посадить ее себе за спину. Научить ее держаться покрепче, наклоняться, куда надо, вместе с ним. Столько баб даже не знали, как надо быть пассажирами, наклонялись не туда на поворотах. Держись так, как будто ты часть мотоцикла, пытался он втолковать им, но они не врубались.

Он должен был находиться дома, восстанавливаться после аварии, но дома ему было скучно. Он попал в аварию вблизи жилого комплекса на Потреро-хилл и сломал ногу, проскользив на боку через перекресток, застряв коленом под очень большим и тяжелым бензобаком своего «K100». Он перенес четыре операции и теперь хромал.

Ему сказали, что это несчастный случай, но для Курта это было покушением на убийство. Ребята из жилого комплекса разлили моторное масло посреди улицы, и он поскользнулся на нем. Он просто выполнял свою работу, безуспешно пытаясь уже в который раз доставить юридические документы по одному адресу в этом комплексе. В свой шестой визит, когда он заскользил на перекрестке, он понял, что от него решили избавиться. Но найти конкретных виновников не представлялось возможным.

Он застрял дома, в ожидании, пока заживет колено. Врачи сказали, что особых улучшений ждать не стоит. Его квартира в Вудсайде стала комнатой ожидания, конца которому не предвиделось. Он шаркал по квартире, сидел на диване, листал журналы, переключал телеканалы, заглядывал в холодильник, смотрел, как машины движутся по улице, выполнял свои десять упражнений, смотрел, как водители вымучивают параллельную парковку (едва ли кто из них смыслил в параллельной парковке), снова садился на кровать, перечитывал по нескольку раз одно предложение в книге про Вьетнам, «Цыпленок и ястреб», понимал, что ничего не понимает, убирал книгу назад в пакет на липучке, переключал телеканалы и, наконец, поднимался и ехал в «Комнату на Марсе», где хромал через зал, надеясь увидеть Ванессу.

Он теперь знал там многих девочек, но ему нравилась одна Ванесса. Он сказал ей, что был следователем убойного отдела. Это было не совсем враньем. Он хотел расследовать покушение на себя, найти ребят, которые налили моторное масло на перекресток вблизи того жилого комплекса. Он усвоил не говорить людям, что работал судебным приставом, потому что, когда он объяснял, как нужно оформлять бумаги, какую тактику ты должен применять, это не внушало уважения. Люди к нему относились, как будто он был каким-то паршивым коллектором.

Он говорил с Ванессой обо всех напрягах в своей жизни, избегая подробностей. Он говорил и говорил.

Он касался ее голой кожи своими руками и говорил всякие вещи, выражал чувства и привязался к ней. Он привязался к ней.

30

Я пробежала ряд миндальных деревьев. Прошла еще два и один ряд вниз, и еще два, и снова вниз, вниз, вниз. Все, что мне оставалось, – это бежать. Бежать и найти место, где переждать до ночи.