Пол в пещере был покрыт крохотными шишками. Это огромное дерево делало шишек-малюток. Я нуждалась в воде и еде. Нога болела. Возможно, у меня была температура. Я неважно себя чувствовала. Меня конечно же искали. Я оставила пикап у развилки. Шла всю ночь. Я легла и заснула.

Проснувшись, я услышала жужжание. Не вдалеке, а близко.

Я встала и вышла из дерева. Жужжание стало громче, но оставалось вблизи дерева, словно оно само жужжало. Солнце стояло высоко, его лучи золотили верхушку дерева. А жужжали пчелы. Я их увидела, похожих на пылинки, парившие в солнечных лучах, купавших высокие ветви. Пчелы жили там, в вышине. Их жужжание расходилось вниз по стволу, отчего жужжало все вокруг, даже земля.

Изнутри ствола пчелиное жужжание казалось жужжанием дерева.

Дерево жило молча, так что пчелы говорили за него. Их голос был его голосом, который я слышала.

Я услышала другой звук: клип-клип. Птичье семейство пробежало по земле. Птенцы перескакивали через кочки, как пинг-понговые шарики, следуя за старшими. Они забежали за куст и остались там.

Земля вокруг обоих деревьев была погорелой, как в расщелине, так и снаружи, древесина была черной и сухой, покрытой узором трещин. Вероятно, в деревья ударяла молния. Весь лес выгорал вокруг них, а они жили дальше, потому что жили дальше. Потому что могли. Возможно, им было по тысяче лет. Две тысячи лет.

Для дерева это могло быть не таким долгим сроком. Просто жизнь. Как для нас жизнь человеческая. Есть разные масштабы жизни. Дерево было таким высоким, что я не видела его верхушку, только младшие ветви, начинавшиеся в вышине, на уровне неба, достаточно высоко, чтобы это дерево простиралось в иной мир или до конца этого мира.

Будущее длится вечно. Кто это сказал и что это значило. Дерево вздымалось ввысь, до времени, когда Джексон станет мужчиной, и еще дальше, намного дальше. Когда он заведет своих детей. И умрет.

Я услышала новый шум. Стрекот, быстрый, отрывистый. Они уже здесь? Что они делают? Снова этот стрекочущий звук. Это был дятел, занятый своим одиноким делом. За мной еще не пришли.

Ты убегаешь, пока не найдешь надежное место, и для меня им стало это дерево.

В ночном лесу по-настоящему темно. Мне пришлось выходить из дерева на ощупь. Снаружи я оказалась под россыпью звезд. Я услышала шелест от ветра. Услышала тех птичек, устроившихся под кустом, занятых своими делами.

Я увидела в небе широкую полосу Млечного Пути, если это был он. Раньше я его никогда не видела. Или видела? Я знала, что это такое. Собрание ярких звезд среди более тусклых. Небо усеяно звездами, но если ты живешь в городе, ты этого не знаешь. Если ты живешь в тюрьме, ты не видишь ни одной звезды из-за прожекторов. А здесь я была наполовину в небе. Там, где нет людей, мир раскрывается. Там, где нет людей, ночь раскрывается снизу вверх, черная и безлюдная.

Лес прорезали лучи света.

Они были рядом.

Я услышала вертолет в небе. Дрожащие фонари ощупывали землю.

Бабушкин шкаф, так говорили дети. Так они называли навес от ветра, куда я уходила, чтобы выкурить косяк. Под лестницей стадиона или на автобусной остановке. На той, что воняла мочой, на Форест-хилле. Бабушкин шкаф. Любое место годилось.

Все эти разговоры о раскаянии. Тебя принуждают строить свою жизнь, исходя из одного поступка, совершенного тобой, и тебе приходится расти из того, что нельзя изменить: от тебя хотят, чтобы ты сделал что-то из ничего. И в результате ты ненавидишь их и себя. Они делают вид, как будто они – это мир, а ты предал его, их, но мир настолько больше.

Ложь о раскаянии и о жизни, сошедшей с рельсов. Каких рельсов? Жизнь и есть рельсы. Она сама себе рельсы и идет, куда идет. Она сама срезает свой путь. Мой путь привел меня сюда.

Я бы хотела, чтобы Джексон увидел эти деревья. Я никогда не была с ним здесь. Я не знала об этом месте. Что оно существовало. Существует. Он видел секвойи на побережье Пойнт-рэйс. Но эти деревья другие, больше, необычней. Люди знают об этих деревьях? Он мог бы увидеть деревья вроде этих или что-то еще – вроде этого, – чего он не знает и не ожидает.

На свете есть хорошие люди. Действительно хорошие.

Вертолет снизился. Прозвучал голос, как из громкоговорителя в главном дворе.

«Холл. Ты вышла за границу, Холл».

Жизнь – это рельсы, и я была в горах, о которых мечтала во дворе тюрьмы. Я была здесь, но ничто не бывает таким, каким видится издалека, когда ты туда попадаешь.

Да, я считаю себя особенной. Это насчет того, как я чувствую себя собой. Мне больше не с кем считаться, кроме Джексона, и с ним я считаюсь. Поверьте мне. Они называли его Güero, но он не был блондином. Они называли его Güero потому, что любили. Меня они не любили и не должны были. Им это было не нужно. Они любили его, и я любила его.

Внутри меня туманная влага, как в этом лесу. Мне это не опасно. Я даже не дрожу. Такой холод образует глубочайший слой моих воспоминаний, от детства, прошедшего на улицах без деревьев, построенных на песке, вблизи дурного океана, океана разбитых бутылок, с большим изгибом бетонной стены. «Высокая опасность утопления», – сообщали знаки на каждой из лестниц, спускавшихся к пляжу. Лестниц, по которым мы спускались, чтобы жечь костры, разрисовывать стену, драться на кулачках. На пляже «бабушкин шкаф» был любой машиной. Или за машиной. Или, смотря по тому, куда дул ветер, в тех лестничных колодцах. Высокая опасность утопления.

Мы плавали в одежде. Мы никогда не думали об утоплении. В нашем будущем не было смерти. Никто не живет в будущем. Настоящее, настоящее, настоящее. Жизнь все время такая.

«Холл, мы тебя окружили».

Они обращались ко мне. Тоном приказов в тюремном дворе.

Они говорили мне возликовать, что здесь нет Джексона. Что жизнь не сходит с рельсов, потому что она и есть рельсы и идет, куда идет.

Лай собак. Уже ближе.

Прожектора омывали лес, стало светло, как днем.

Руки вверх, сказали они. Выходи медленно и держи руки на виду.

Если бы Джексон был здесь, я бы не смогла защитить его. Но ему это не грозит.

Я показалась из дерева и повернулась к свету, только не медленно. Я побежала на них, на свет.

У него своя дорога, у меня моя. Мир существует уже давно, очень давно.

Я дала ему жизнь. Это совсем не мало. Это как ничто наоборот. А ничто наоборот – это не что-нибудь. Это все.

За ее мудрость и экспертное знание видимой и невидимой сети пенитенциарных учреждений мира – и за тысячи других вещей, чудесным образом известных ей, – я благодарю Терезу Бубу Мартинес.

Я благодарю Микала Консепсьона, Хакима, Трэйси Джонс, Элизабет Лозано, Кристи Клинтон Филлипс и Мишель Рене Скотт за все, что узнала от них. Также спасибо Айлет Уолдман; Молли Ковел; Джоанне Неборски; Майе Андрэа Гонзалес; Аманде Шепер; организации «Правосудие сейчас» в Окленде, в Калифорнии; а также Полу и Лори Саттон.