Серенити Смит перевели в общую категорию. Ее определили во двор «Б», но в строгой изоляции. В общий блок, но в особую камеру, с семью другими зэчками в строгой изоляции, которым запрещалось выходить из камеры. В будущем Серенити планировали перевести в общую камеру. Конан и его трансгендерная группа поддержки намеревались защищать ее. Они созвали сходку по этой теме. Они были на ее стороне. Другие зэчки готовились махаться с ними. Конан со своей группой кобло-спецназа планировал пасти Серенити, чтобы обезопасить ее от Слезы и прочих опасных людей, желавших ей зла.

Сэмми сказала, что тюремный бунт – это кошмар. Один бунт был при ней в УЖКе – север против юга. Она сказала, это была мясорубка.

Для предотвращения организованного насилия во дворе копы не объявляли, когда они собираются снять строгую изоляцию с Серенити.

Меня это не касалось. Жизнь вернулась в норму. После ухода Хаузера нашим образованием стали заниматься инструкторы по саморазвитию, обучавшие нас в спортзале самоуважению и самоконтролю, а также социальной адаптации (только для заключенных с датой освобождения) и здоровым отношениям. Бюджет урезали, и не только. На деревообделку перестали допускать зэчек четвертого уровня, таких как я. Я стала работать в кафетерии, где получала нагоняй от копов, когда расплескивала мортимерские порции. У заведующей столовой был большой значок с надписью: «ДАЖЕ НЕ ДУМАЙ». Даже не думай пытаться манипулировать мной своими слезными историями и нуждами. Так держались большинство служащих. А те, что шли на контакт, не хотели помогать нам. Они хотели получать с нас деньги за пронос контрабанды.

Я получила письмо от отца Евы. Я успела написать писем десять на его адрес, пытаясь найти ее, и это был первый ответ за пять лет моего заключения.

«Ева умерла в прошлом году. Я собирал твои письма и собирался отдать их ей, но не мог найти ее. Я подумал, ты должна знать, что можешь перестать пытаться найти ее».

Иногда я представляла, что мне напишет Хаузер. Попросит внести его в список посетителей. Теперь, когда он уже не работал в Стэнвилле, к нему не применялись правила об отношениях с заключенными. Он теперь был в свободном мире, готовый предпринять какие-то шаги. Пусть даже меня совершенно к нему не влекло, но мы бы поженились, и он навещал бы меня с Джексоном. Хаузер был порядочным и мягким. Он стал бы хорошим отцом. Я не могла связаться с ним, чтобы сказать ему это, и из нас двоих в лужу села я, хотя думала, что использую его, манипулирую.

Однажды ночью мне приснилось два сна о воде. В первом я была с Хаузером. По крайней мере, мне кажется, что это был Хаузер. Он был госслужащим, связанным со мной, как-то обязанным мне. Шел сильный ливень, и мы смотрели, как поднимается вода в реке Л-А. Она вышла за бетонные берега. Хаузер прыгнул в воду и поплыл, но не рассчитал скорость течения. Его понесло по течению. Я подумала, хватит ли у него сил, чтобы схватиться за ветку или корень дерева, хоть за что-нибудь, и выбраться. Я зашла в магазин и сказала продавщице, что мой друг в воде. Она сказала: «Река несется со скоростью девяносто одна миля в час». Я почувствовала, что Хаузер мертв или скоро умрет. И проснулась.

Когда я снова заснула, мне приснился другой сон. Я была за рулем старой машины. Сцепление было грубым, и тормоза дрожали, и газ слегка запаздывал, а руль был неудобным, но мне была привычна эта машина, и я знала, как с ней обращаться, чтобы она слушалась меня. Впереди что-то творилось. Я остановилась и вышла. Там был человек, угрожавший покончить с собой. И молодая женщина, пытавшаяся отговорить его. Потом мы трое пошли вместе вдоль пирса или дамбы. Это был Оушн-бич. Огромные волны нарастали и спадали, словно вода была под наклоном, не на плоскости. Это был словно водопад.

Тот человек пошел на дамбу. И вдруг я стала той молодой женщиной. Мужчина посмотрел на нее, то есть на меня, на эту женщину, с которой его что-то связывало в этом сне, и стал идти к воде. Я сказала: «Нет, не надо». И когда я это сказала, я поняла, что он заманивал в воду меня – своим намерением покончить с собой он вынуждал меня к тому же. Я проснулась с тревожной мыслью о том, что Джексона мучит жажда, а у его кровати нет чашки с водой, но затем я поняла, что я на своей нижней шконке в камере четырнадцать блока 510 двора «В».

Сэмми вышла на волю. Она говорила, что нервничает и не хочет выходить. Я чувствовала ее возбуждение, несмотря на ее слова. Программа социальной адаптации проводилась в трущобах, и это ее тревожило.

– Если долго торчать в обувном магазине, – сказала она, – тебя в итоге обуют.

Она отдала мне свою ночную маску с хрюшками и еще кое-какие вещи. Пообещала писать. Мы обнялись на прощание.

Говорят, время бьет тебя волнами. И мое время било меня. Я не могла примириться с такой жизнью, с тем, что проживу так до конца своих дней.

Я была в депрессии и много спала. В одно из воскресений я проспала завтрак и утреннюю прогулку. В обед я вышла во двор, чтобы найти Конана.

Лора Липп со своей дворовой командой месила грязь. Было солнечно, и во дворе собралась уйма народу. Там было, наверно, две тысячи женщин.

Я протолкалась через турникет и, когда он скрипнул, все головы повернулись разом в мою сторону, как у сов. Я не понимала, в чем дело, но чувствовала напряжение в воздухе.

Я прошла мимо баскетбольных площадок, высматривая Конана. Шла игра, а на скамейках девочки жевали столовские бутеры.

– Вон она идет! – выкрикнула кто-то.

Я подумала, что это про меня, и запаниковала. Люди со всего двора ломанулись к главному входу. На площадке прекратили игру. Мяч попал в кольцо, но его никто не стал ловить. Он запрыгал по пустой площадке. Все бежали к турникетам.

Там была Серенити Смит. Она вышла во двор одна. С прямой спиной и гордо поднятой головой, прекрасная черная женщина с длинными элегантными руками.

Лора Липп со своей садовой бригадой направилась к ней с лопатами и граблями. Я услышала крик. Это была норвежка, бежавшая к Серенити. Конан, Рибок и их команда бежали наперерез норвежке и садовникам. Отовсюду стекались люди.

Первой до Серенити добралась норвежка. Она схватила ее и попыталась повалить. Серенити отбилась. Конан сбил норвежку и стал зверски бить ее ногами. Вся ярость, до последней капли, какая только имелась в нем, вырывалась из его ботинок, дубасивших норвежку по голове и лицу. Голова норвежки потекла.

Серенити побежала от Лоры Липп и ее оравы. Лора Липп огрела Серенити лопатой по спине, сбив с ног. Лора бросилась на Серенити и стала царапать ей лицо. Так дерутся некоторые женщины. Они ничего не могут с этим поделать, это инстинкт. Серенити поднялась, отпихнула Лору на кривоногий столик и стала бить кулаками. Зазвучала сирена, лупя по ушам отрывистым сигналом: ВСЕМ ЛЕЖАТЬ.

Другие садовницы бросились на Серенити, бившую Лору. Серенити стала отбиваться от них мусорными баками. Сирена гудела. Все дрались.

Слеза взяла лопату и стала бить Серенити плашмя, как выбивают пыль из ковра, нанося один за другим размеренные, тяжелые удары. Серенити кричала. Сирена гудела. У меня возникла мысль, что копы поощряли это. Чтобы Серенити избили или убили.