любимая, подаренная лет пятьдесят назад Бабверой маленькому папе на елку, — «Круглый год». Со стишками, веселыми и дидактическими рассказами, шарадами и картинками. В детстве толстый «Круглый год» казался еще толще, и, что поразительно, в нем каждый раз находилось что-то такое, чего там раньше никогда и не было. Потом, когда девочка подросла и у нее появились маленькие секреты, «Круглый год» из загадки превратился в отгадку: задумаешь страницу и строчку сверху или снизу… В общем, известная игра! Чепуха, конечно, но иногда пророчества сбывались. Однажды, классе в шестом, она загадала, по какому предмету завтра будет контрольная, открыла книгу на нужной странице, а там нарисован заяц с морковкой. К чему бы это? Позвонила Сашке Деминой. Сашка жутко перепугалась: Зайцев! Марк Михалыч! По математике! И точно — на следующий день была контрольная по математике.

Так, страница… сорок один. Пятая строчка сверху…

За дверью послышался веселый голос. Папа! Ура!

— Тук-тук! Девочка Таня, ты дома? — Холоднющий с улицы, папа подхватил и поцеловал в нос — как всегда. — Красивая! Большая-пребольшая! Совсем взрослая девица!

— Пап, а ты тоже ничего себе! Дай-ка я на тебя посмотрю!

В джинсах и старом свитере папочка все равно выглядел, как лорд — хранитель печати. Просто удивительно! Только немножко поправился.

— Бросил курить и принялся толстеть! — Притворщик папа печально вздохнул и, рассмеявшись, снова стиснул в веселых объятиях. — Какие у нас успехи на научном поприще? Как обычно, все отлично, да?.. Моя дочь! Молодчина, девочка Таня!

Усадив на диван, папа по привычке остался стоять. Такой высокий-высокий красавец папочка! Инуся, выглянувшая из-за его спины, казалась совсем малюткой.

— Слав, будешь ужинать?

— Ни за что на свете! Танька и так говорит, что я поправился. Чайку пошваркаем всей компанией?

— Зачем же я тогда поставила разогревать? Сказал бы сразу. Ну как хочешь! Танюш, пойдем к бабушке.

В столовой было темновато. В пятирожковой люстре горели только две лампочки. Инуся выразительно вздохнула: у папы, как ты понимаешь, не хватает времени, чтобы ввернуть лампочки — и получила в ответ полный сочувствия взгляд. Возле двери в спальню мама виновато улыбнулась:

— Только ты не пугайся, дружочек.

— Не говори глупостей, Инусь!

Пахло лекарствами и… чем-то еще, о чем нельзя было думать. Еще похудевшая, сморщенная, Бабвера лежала посередине двуспальной кровати. Такая крошечная, что в первый момент сделалось страшно.

— Бабвер, привет! Отлично выглядишь!

— Инна… это кто?

— Вера Константинна, это приехала наша Танюшка. Та-ня! Таню помните?

— Помню… Танечка. — В мутных серых глазах задрожали слезинки, и внучке стало нечем дышать. Минутный страх и малодушие сменились раздирающей сердце жалостью.

Инуся тоже расплакалась. Она вообще не может спокойно видеть чьи-либо слезы, даже по телевизору.

— Узнала. Хотя уже почти никого не узнает. Меня зовет то Инной, то мамой, то Леной. Как свою младшую сестру, которая умерла во время блокады… О господи, у меня же сковородка на плите! Ты посиди пока с ней, я только на кухне приберусь.

Тихо скрипнула дверь. Бабвера лежала неподвижно, глядя в никуда, совершенно безучастная ко всему миру. Невесомая, шершавая рука с негнущимися пальцами была почти ледяной.

— Бабвер, выздоравливай. Пожалуйста!

О чудо! Немые губы зашевелились и прошептали еле слышно:

— Что у тебя случилось?

— Нет-нет, ты не волнуйся! Ничего не случилось. Просто мне очень хотелось бы поговорить с тобой. Посоветоваться… Понимаешь, Павлик перестал мне звонить. Мне кажется, он почувствовал, что я… нет, конечно, я не влюбилась, это исключено, но я постоянно думаю о… об одном человеке. Причем умом понимаю, что Павлик несравненно лучше, и все равно ничего не могу с собой поделать. Какое-то наваждение! Скажи мне, с тобой такое бывало?

На застывшем, бесстрастном лице не отразилось ничего — ни понимания, ни осуждения, и вдруг казавшиеся неживыми, скрюченные пальцы знакомо сжали руку: все бывало! Не горюй, перемелется, мука будет! Пожатие стоило Бабвере колоссальных усилий — она задышала судорожными, прерывистыми вдохами и в изнеможении закрыла глаза.

Когда вернулась Инуся, Бабвера спала. Мама подтянула одеяло к остренькому подбородку, ласково пригладила жиденькие седые волосы и выключила верхний свет.

На плите по-домашнему уютно шумел чайник. Хлопотунья Инуся уже успела выставить на стол парадный сервиз, вазочки с вареньем, шоколадно-вафельный тортик, халву и прочие любимые лакомства своей Танюши.

В ожидании чаепития всей компанией папа грыз «юбилейное» печенье и, не теряя времени даром, конечно же, читал, по привычке держа книгу на колене.

— Что читаем?.. «Опыты» Монтеня?.. Здорово!

— Решил освежить в памяти и увлекся.

— Пап, пожалуйста, переключись на современность. Обсудим животрепещущие темы сегодняшнего дня. У меня к тебе накопилось множество вопросов.

* * *

Танюшка слушала отца с открытым ртом, а ее усталой матери все эти очень умные Славины рассуждения о славянофильстве, великодержавном шовинизме, о последней книге Солженицына безумно действовали на нервы.

Вероятно, она окончательно отупела за полтора года бессонных ночей, бесконечных волнений, неотложек, врачей, аптек, стирки, но ни итоги прошедших выборов, ни страшные террористические акты, ни судьбы Отечества ее ничуть не волновали… Старая обывательница — вот она кто! Злая, раздражительная, глупая. Подумать только, не нашла ничего умнее, как позавидовать увлеченности, с которой Слава с Танечкой обсуждают «животрепещущие темы». Ведь это замечательно, что им всегда есть о чем поговорить. Конечно, замечательно. И все-таки немножко обидно, что у них свои темы, а у нее — свои. Никому не интересные… О господи! Нужно же еще отполоскать белье! И не забыть сварить кашу Бабвере. Проснется среди ночи, а каши нет. А завтра надо будет обязательно проверить тетрадки с диктантом. И не забыть купить картошки…

— Инусь, о чем ты задумалась?

— Да так, ни о чем. Все составляю планы своих домашних дел.

— Танька приехала, а ты все составляешь планы!

Славины шуточки в последнее время раздражали невыносимо.

— Но кто-то должен подумать и об этом, правда?

Слава собрался изречь что-то еще более остроумное, но Танюшка поспешно разломила пополам конфетку и, как в детстве, когда родители начинали ссориться, засунула один кусочек в рот папе, другой — маме.

— Слушай, мам, по-моему, Бабвере гораздо лучше. Она узнала меня, это точно.

— Да, удивительно, вообще-то она не узнает почти никого. Меня называет то мамой, то Леной…

Кажется, она уже говорила об этом? Но, к счастью, не при Славе, иначе он наверняка отпустил бы сейчас еще какую-нибудь шуточку. Впрочем, он уже и не слушал — как только разговор за столом перешел с «высокого» на будничное, сразу же раскрыл на колене книгу. Зато теперь можно было спокойно поговорить с Танюшкой, не боясь его комментариев.

— Представляешь, вчера Бабвера