– Я вытащил его, – рассказал Оуэнс. – И он велел мне приехать в Цинциннати, там он мне заплатит, так что через пару дней я явился в Цинциннати и встретился с ним в отеле “Синтон”, спросил насчет денег, а он принялся бушевать, мол, его жена сбежала со всеми его деньгами.

Оуэнс вернулся в Сент-Луис, а два дня спустя Римус телеграммой вызвал его обратно.

– Ну, я приехал к нему, это опять был отель “Синтон”, а он повез меня к себе домой, – вспоминал Оуэнс. – Тогда он сказал, что денег у него нет и сейчас он покажет мне почему, и вот мы приехали к его дому, и там было пусто, и он прямо взбесился… Он ходил по дому, совершенно пустому дому, и разговаривал сам с собой.

– Итак, – спросил Элстон, – к какому выводу вы пришли, наблюдая это его поведение? Он нормальный или сумасшедший?

– Я пришел к выводу, что он сумасшедший.

Пол Я. Андерсон, вашингтонский корреспондент “Сент-Луис пост-диспатч”. В 1925 году он вместе с Джоном Роджерсом работал над серией статей о бутлегерской империи Римуса. Они беседовали с Римусом в декабре, во время процесса по делу о винокурне “Джек Дэниэлс” в Индианаполисе.

– Работая над статьями, как часто вы встречались с мистером Римусом?

– Я встретился с ним утром у Джона Коннерса и отвез его к нему домой, мы там пообедали и провели часть дня. Роджерс был с нами. Когда мы туда приехали, там было очень пусто, пустые полы и почти никакой мебели. И Римус сказал: “Я должен извиниться, что принимаю вас в подобных условиях, но моя жена обчистила дом”.

Римус провел репортеров по особняку, по всем комнатам. “Андерсон, – произнес он, – все свои деньги я вложил в обустройство этого прекрасного места… А когда меня не было, она наложила лапу на мой бизнес и на всю мебель. Вывезла все и колесит по стране с этим паразитом, живет в роскошных отелях, спит с этим гомиком и транжирит мои деньги”.

Андерсон припомнил, что Римус сделал потом: “Он взбеленился, с топотом метался по гостиной, рвал на себе волосы и признался: «Это сводит меня с ума. Ни одному человеку не доводилось переживать то, что пришлось пережить мне»… А то прохаживался некоторое время и тогда становился мрачным и напыщенным, как архиепископ. А потом подскакивал, как будто ему в штаны попала оса, и носился по комнате сломя голову”.

– На основании того, что видели, вы пришли к какому-то выводу?

– Да, я пришел к выводу, что он исключительно умен и рассуждает вполне здраво, ясно и трезво обо всем, за исключением одного вопроса. И в этом вопросе он полный псих.

* * *

На свидетельском месте Мануэль Розенберг, газетный иллюстратор из “Цинциннати пост”, который за шесть лет изучил “каждую черточку” Джорджа Римуса.

– Бывали ли вы в его доме? – спросил Элстон.

– Когда он вернулся из Портсмута, – вспомнил Розенберг. – Я был там на следующий день… Он пришел в редакцию вместе с Коннерсом и предложил мне взглянуть, в каком состоянии его дом.

– Сейчас я просил бы вас описать суду и присяжным, в каком состоянии был сам мистер Римус, когда он вошел в дом вместе с вами, – попросил Элстон.

– Ну, он был в бешенстве… Пытался попасть в дом и не мог, дверь была заперта, и окна тоже. Он страшно распалился, пришел сторож, и мы все втроем помогли ему пролезть в окно. У него был какой-то инструмент, и он взломал окно, и мы пропихнули его внутрь, а он открыл двери изнутри и впустил нас… Входя в очередную пустую комнату, он начинал напевать, странно так напевать, вроде как причитал, орал и пел одновременно.

– У вас сложилось впечатление о его нормальности или ненормальности?

– В тот момент я не особенно задумывался об этом, но помню насчет отношения мистера Римуса к Франклину Доджу, тут он точно был не в себе. Он слетал с катушек всякий раз, как об этом заходила речь.

* * *

Обвинение сочло показания этих свидетелей дежавю (déjà vu), они были так близки по характеру и перечисленным событиям, словно свидетели следовали одному сценарию: пять экскурсий по опустевшему особняку в 1925-м и три – в 1927-м, и все они – за исключением версии Мюллера от 1925 года – сопровождались “припадками”, завершавшимися вспышками ярости, буйством, вырыванием волос, беготней, заламыванием рук, остекленевшими глазами, побагровевшим лицом и потоками бессвязного бреда. Некоторые из этих экскурсий происходили в соседние дни, то есть Римусу, вероятно, приходилось всякий раз обставлять дело так, будто он видит свой дом в первый раз: взламывать окна и двери, которые уже были открыты; нанимать слесаря для участия в этом представлении; имитировать удивление и отчаяние в каждой ограбленной комнате. Если свидетели следовали сценарию, то написал его сам Римус. Это ведь доказательство продуманности его действий, не так ли? Всякий раз, приглашая гостей засвидетельствовать печальное состояние дома, не предполагал ли он, что позднее, в зале суда, они припомнят его “безумие”?

Тафт, Баслер и Сиббальд вместе допрашивали свидетелей, задавая вопросы с откровенным скепсисом. Разве Коннерс не знал, что Римус подготовил мебель к перевозке в 1924 году перед отъездом в Атланту? И то, что часть обстановки была помещена на хранение, а остальное распродано, чтобы оплатить счета? Разве Коннерс не видел в газетах за 1924 год объявлений об аукционе в особняке Римуса? Неужели Андерсону не показалась странной такая реакция Римуса через четыре месяца после освобождения из Атланты? Более того, неужели никому не кажется неправдоподобным, что Римус, который уже два года прекрасно знает, что его дом пуст, даже в 1927-м продолжает реагировать на это дикими выходками и нервными припадками? Неужели Розенберг не понял, что этот визит был откровенной постановкой для прессы? Разве Римус не рассказал Оппенгеймеру, что он уже бывал в особняке и прекрасно осведомлен о его состоянии?

– Я не знал, что он бывал там после своего возвращения, – ответил Оппенгеймер.

– Как же так, – парировал Баслер. – Разве Римус не рассказал вам, как обошел весь дом в присутствии журналистов, газетного иллюстратора и других людей и как ему пришлось влезать туда через окно, еще до вашего визита?

– Мы протестуем, – заявил Элстон. – Это не те показания. Данные показания относятся ко второму возвращению из портсмутской тюрьмы. Мистер Баслер все путает.

Баслер уставился на Элстона. Он был сконфужен и выбит из колеи. Адвокат защиты отлично знал, что Оппенгеймер говорит о визите 1925 года, а не 1927-го. Оппенгеймер сам это сказал.

– Полагаю, я ничего не путаю, – вскипая, проговорил