Затаив дыхание, Абра спустилась по лестнице. Как отреагирует мама на возвращение дочери?

С первого этажа доносились веселые звуки – младший братишка играл. Обычные звуки повседневной жизни. Не грохот рушащихся зданий, не схватка ангелов. Не шепот дальнего прибоя Великой Воды, не шуршание умирающих листьев Древа.

Самые обычные звуки, такие приятные!

– Только взгляни на себя! – ахнула мама Абры, когда та вывернула из-за угла и вошла на кухню. – Что с тобой…

Глаза матери от удивления распахнулись, руки безвольно разжались, и посудная тряпка, которую она сжимала, упала на пол.

Мать медленно закрыла руками рот, глаза тут же налились слезами.

– Ну и ну, – выдавила она, и этим все было сказано.

– Мама, – начала Абра, не двигаясь с места, – мне так жаль…

Мать быстро подошла к ней и стиснула в объятиях. Вскоре они уже вместе плакали, прижавшись друг к другу.

Малыш засмеялся. Заливаясь слезами, Абра наклонилась к нему, ущипнула за щечку и поцеловала.

Потом она вручила матери письмо мистера Генри. Маме пришлось сесть на стул, чтобы не упасть от потрясения.

– Ну и ну, – пробормотала она, еще не открыв конверт.

Этим опять все было сказано, хоть теперь в словах скрывался несколько другой смысл. Абра вдруг поняла, что мать знает о происходящем куда больше, чем можно подумать.

– Абра, – сказала мама, приглашающе похлопав по стулу рядом с собой. – Нам нужно поговорить.

Сэмюэл

Когда в Дине идет снег, настоящий снег, а ты дома у окна смотришь на убранные поля, то повсюду видишь только белое марево. В мире больше нет ничего, только кружащиеся хлопья. Почти беззвучно они ложатся на стекло, рама дрожит от порывов ветра. Когда я вижу снег в Дине, не могу представить себе что-то более красивое.

Я таращусь в окно, обдумывая непростой рассказ мистера Генри. Мы безвылазно просидели на кухне несколько дней, почти не спали. Он говорил до самой ночи, лишь иногда я прерывал его вопросом или вставлял замечание.

Случалось ли такое с вами? Доводилось ли вам на несколько дней выпадать из жизни ради того, чтобы послушать историю? Читали ли вы книгу без передышки? Когда все заканчивается, вы возвращаетесь в обычный мир, переполненные впечатлениями. И меняетесь. Никогда вам уже не быть прежними, как бы вы ни старались повернуть все вспять. Если позволить историям, они на нас влияют. Пробираются в душу, в самую глубину, живут там и меняют нас.

Мистер Генри заканчивает рассказ и смотрит на меня.

– Кажется, я не совсем понял… – говорю я. – О чем миссис Миллер хотела поговорить с Аброй?

Старик поднимает палец, давая знак подождать, затем принимается рыться в карманах и достает маленький черный томик.

Откашлявшись, начинает читать вслух:

– «Когда люди начали умножаться на земле, и родились у них дочери, тогда сыны Божии увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, кто какую избрал. И сказал Господь: не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками; потому что они плоть, пусть будут дни их сто двадцать лет. В то время были на земле исполины, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им; это сильные, издревле славные люди»[6].

– Ангелы брали в жены человеческих женщин? И у них рождались дети?

– Мне не нравится это слово, – вздыхает мистер Генри. – Но все верно. Мы не сгусток света и перьев, как считаете вы и вам подобные.

Я прочищаю горло, уставясь на стол. Меня посетило озарение, связавшее воедино кусочки загадки. И все же я пока не могу произнести это вслух.

Поднимаю взгляд на Генри, и тот кивает.

– Так вы и есть тот дядюшка из Нового Орлеана.

Он снова кивает и спокойно ждет, пока я свяжу концы с концами.

– Что ж, если вы с миссис Миллер брат и сестра… – мой голос обрывается, – выходит, она – одна из вашего племени?

– По крайней мере отчасти. – Он пристально смотрит на меня, будто я еще не до конца понял. – Много лет назад две маленькие девчушки забрели с гор в долину. Местные так и не узнали, кто их родители. Девочек удочерила одна добрая женщина, и они выросли в Дине.

Повисает такая тишина, что становится слышно, как о стекло бьются хлопья снега.

– Здесь же, в Дине, они обзавелись собственными семьями, – продолжает Генри.

– Одной из них была мама Абры? – спрашиваю я.

Старик кивает.

– А другая… – Слова застревают у меня в горле, потому что я догадываюсь. Внутри бушует странное чувство – не то осознание, не то отрицание. – Другая была моей матерью…

Генри смотрит на меня и ждет продолжения.

– То есть моя мама… – начинаю я и снова умолкаю. Говорить получается лишь обрывками, мозг не успевает обрабатывать новую информацию.

– Да…

– Моя мама тоже одна из вас. Потому она разговаривала с Теннином и миссис Миллер о Древе Жизни.

Старик кивает.

– Твоя бабка была человеком, а вот дед… Что ж, он – нет.

Наступает миг, когда все кусочки пазла встают на места, совпадая мельчайшими деталями, и картина начинает проясняться. Меня захлестывает осознание, слишком ошеломляющее, чтобы говорить.

Но я все же пробую высказаться, хоть и сомневаюсь, что получится:

– Выходит, картина в омуте, которую видела Абра, была верной. Мама знала, что в дерево ударит молния? – Глаза начинают наливаться слезами. – И заняла мое место…

– Видение, о котором я вам рассказал, то, что Абра видела в чистом омуте на каменной равнине, было правдой. Теннин посещал долину, когда вы были ребенком. Он предупредил вашу мать о том, что вы погибнете на дереве, в которое ударит молния. – Генри умолкает. – Но все это другая история, и нам сейчас некогда копаться в прошлом.

– Некогда? – возмущенно переспрашиваю я. – Мы несколько дней на это потратили. Неужели осталось что-то еще?

– Я пришел сюда не только для того, чтобы рассказывать вам истории, Сэмюэль.

Старик так произносит мое имя, что я поднимаю на него взгляд. Мне больше не хочется знать, зачем он явился, поскольку я и без того догадываюсь – сейчас мистер Генри скажет нечто, чего я вовсе не хочу слышать.

Но он все-таки продолжает: