* * *

Мы уже убедились, что отношение российской высшей полиции к французам могло быть самым разным: от попустительства и закрывания глаза на неуместные выходки «своих» французов до подозрительности по отношению к «чужим» и враждебным. Но во всех случаях, рассмотренных выше, речь шла о конкретных французах с конкретным судьбами и жизненными обстоятельствами. И рассматривались эти судьбы в дипломатических донесениях и полицейских бумагах вполне всерьез. Однако русско-французские отношения становились и предметом весьма своеобразного полицейского юмора. Одному образцу такого юмора посвящена следующая глава.

Под номером 10092 и датой 2 апреля 1837 года в Полном собрании законов Российской империи значится Сенатский, по Высочайшему повелению, указ «О воспрещении гражданским чиновникам носить усы и бороду». Он гласит:

Однако некоторым затейникам из высшей полиции этого изъявления высочайшей воли оказалось недостаточно. 12 февраля 1838 года Дмитрий Гаврилович Бибиков (1792–1870), в 1837–1852 годах киевский военный губернатор и подольский и волынский генерал-губернатор, получил послание с грифом «секретно» за подписью главноначальствующего III Отделением графа Бенкендорфа (подписана бумага Бенкендорфом, но русский язык, которым она писана, и замысловатость полицейского остроумия, в полной мере в ней проявившегося, заставляют приписать истинное ее авторство начальнику штаба корпуса жандармов, впоследствии, с 1839 года, управляющему III Отделением Леонтию Васильевичу Дубельту):

Вообще сходные театрализованные «внушения» с помощью будочников входили, можно сказать, в российскую традицию: если верить известному историческому анекдоту, еще Екатерина II для отвращения подданных от французских послереволюционных мод, которые ей очень не нравились, приказала нарядить всех будочников в новейшие фраки и дать им в руки лорнеты.

Тем не менее Бибиков, по всей видимости, был изумлен столь оригинальной педагогикой. 22 февраля 1838 года он отвечал шефу жандармов:

Будочник с лорнетом

28 марта, обозрев вверенные ему губернии более подробно, Бибиков уточнял:

Бенкендорф и/или Дубельт справедливо догадались, что такое природное явление, как растительность на мужских подбородках, имеет немалый символический смысл. И совершенно правильно связали их с таким термином, как Jeune France (в указе говорилось более расплывчато о французских модах). Другое дело, что истолкование этой французской реальности они дали чересчур «сильное».

Реальная предыстория термина Jeune France такова: в августе – сентябре 1831 года парижская сатирическая газета «Фигаро» опубликовала ряд статей, где высмеивала недавно возникший тип, который предложила именовать неологизмом le Jeune-France (новым здесь было употребление артикля мужского рода, поскольку вообще-то France – слово женского рода и требует такого же артикля). Согласно статьям из «Фигаро», юнофранцуз (так я предлагаю переводить этот неологизм) – ультраромантик, который эпатирует буржуа своими якобы средневековыми нарядами, своим поведением (любит пунш, восхищается ночной природой, постоянно говорит о смерти, пьет из черепа любовницы и проч.), своим жаргоном (пишет без глаголов, вскрикивает «феноменально» и «пирамидально») и, наконец, своим волосяным покровом: главная отличительная черта юнофранцуза – бородка: «монашеская, капуцинская, козлиная, средневековая, бородка млекопитающего». Следует подчеркнуть, что эти бородки были экстравагантной формы и что носители их принадлежали к столичной артистической публике; в провинции дело обстояло иначе. Историк Ален Беккиа изучил «корешки» паспортов 1816–1825 годов, сохранившиеся в архиве нормандского города Эльбёф и содержащие, среди прочего, особые приметы их владельцев; так вот, по его данным, 90–95 процентов этих владельцев (ремесленников, поденщиков, фабрикантов и т. д.) носили бороды – но эти бороды, как можно с уверенностью предположить, не были ни романтическими, ни средневековыми. Первое употребление термина «юнофранцуз» на страницах «Фигаро» 19 августа 1831 года связано именно с бородкой: заметка повествует о парижанине, который сбежал от аристократки-жены и «отпустил бородку, как у серны или юнофранцуза». И в дальнейшем идея, что юнофранцуз прежде всего характеризуется маленькой «козлиной» бородкой, возникает на страницах французских стихов и прозы 1830-х годов неоднократно. Особенно выразителен рассказ Теофиля Готье «Даниэль Жовар, или Обращение классика», впервые напечатанный в сборнике Готье, которые так и назывался «Юнофранцузы» (Les Jeunes-France, 1833). Здесь ясно показано, что превращение молодого человека из замшелого ретрограда в смелого новатора предполагает среди первоочередных мер отращивание эспаньолки – короткой остроконечной бородки, которая, даже не будучи очень густой, «по крайней мере свидетельствует о намерении отрастить бороду», тогда как бритый подбородок указывает на принадлежность его владельца к числу законопослушных мещан. Связь «козлиных бородок» и «юной Франции» к началу 1840-х годов стала общим местом не только во Франции, но и в России. Например, в «Северной пчеле» от 3 октября 1841 года помещена рецензия на комедию Д. Зубарева «Современное бородолюбие», герой которой, франт «с козлиной бородкой», не найдя понимания в провинции, намеревается «поехать с горя в Москву: там юная Франция, верно, найдет себе приют и подражание».