Багзи шла рядом, не сводя с Боуэна мудрых желтых глаз.

На полпути к гаражу Боуэн выронил трость, так что ему пришлось остановиться и с трудом нагнуться за ней. Этого времени хватило, чтобы выглянуть из-под руки и оценить обстановку.

Марк стоял на крыльце, наблюдая за ним. Боуэн выпрямился, как Железный Дровосек, нуждающийся в смазке, и просигналил Марку поднятым вверх большим пальцем. Марк помахал рукой и скрылся в доме. Боуэн постоял еще мгновение, делая вид, что ему опять необходимо перевести дух. Он не заметил слежки. Никто не вышел на крыльцо. Никто не выглядывал в окно.

Он с трудом сдерживал волнение, но не выходил из образа – на самом деле ему доставляло удовольствие играть роль немощного старика. Дойдя до гаража, он прислонился к стене и закашлялся, как будто и легкие внезапно состарились и одряхлели. Все той же шаркающей походкой он обогнул гараж, направляясь к двери и исчезая из поля зрения всех, кто мог наблюдать за ним из дома.

Здесь Боуэн отбросил трость в сторону и выполнил несколько упражнений на растяжку, разминая мышцы, пока Багзи радостно виляла хвостом и прыгала вокруг него.

– Вот так-то, старушка Багзи. Я тебе не рассказывал, как бился за мяч со сломанной рукой в матче против университета Нотр-Дама? Когда футбол еще не был развлечением для цыпочек? А эти кретины думают, что своими тумаками остановили меня. Черта с два, мне предлагали стипендию в легкой атлетике и футболе университеты «большой десятки». Я до сих пор хожу в спортзал пять раз в неделю, и каждое утро – дождь ли, солнце или ураган, – мы с тобой бегаем взад-вперед по песчаному пляжу. Давай-ка покажем им, как стареют настоящие спортсмены!

И Лайнус Боуэн, молодой в свои почти восемьдесят, побежал. Работая руками, но не напрягая торс, он все еще показывал класс звезды трека, чей рекорд на стометровке среди старшеклассников продержался сорок лет после окончания им средней школы. Бежавший рядом с ним огромный волкодав трусил в идеальном темпе.

В мгновение ока он добрался до песчаных дюн и высокой морской травы, которой позволял буйствовать в своих владениях. Учитель биологии, до сих пор сидевший в нем, больше всего ценил и стремился создать естественную среду обитания для морских птиц и прибрежной флоры и фауны, которых давно считал своими. Здесь было где укрыться, поэтому он сбавил темп и побежал трусцой, легко прокладывая себе путь между песчаными холмами и тощими кустами.

– Спокойно, старушка, спокойно, – сказал он Багзи между глубокими, ровными вдохами и выдохами, сняв толстовку и завязав ее вокруг талии. – Заправка «Шеврон» всего в двух милях отсюда, на другой стороне бухты Кобба. Туда мы и направляемся. С заправки я позвоню в настоящие правоохранительные органы Техаса, и они слетятся на эту четверку, как мухи на дерьмо. – Посмеиваясь, Боуэн бежал дальше, в паре с волкодавом.

ШАРЛОТТА

Телефон разбудил Шарлотту арией «Бедные несчастные души» морской ведьмы Урсулы из мюзикла «Русалочка». Она схватила трубку и вздохнула, когда увидела, который час. Ровно восемь утра. По крайней мере, ее мать не изменяла привычкам. Жаль, что она не вспомнила об этом вчера вечером и не отключила звук на телефоне.

Но она забыла и к тому же так и не научилась игнорировать эту женщину, поэтому Шарлотта откашлялась и ответила самым бодрым голосом:

– Доброе утро, мама!

– С днем рождения, Чарльз.

Шарлотта закатила глаза.

– Мама, мы уже говорили об этом. Пожалуйста, отнесись с уважением к тому, что меня зовут Шарлотта.

Голос матери был резким и холодным, что лишь усиливалось ее идеальным акцентом красавицы-южанки.

– Это имя твоего отца, и я дала его тебе восемнадцать лет назад. И, пока жива, я буду называть тебя только так.

– Тогда я не понимаю, зачем ты вообще звонишь. Мама, я уже взрослая. И больше не нуждаюсь в твоей опеке.

– Все из-за этой вездесущей старухи, которая называет себя моей матерью.

– Я же предупреждала тебя, что, если ты будешь говорить гадости о бабушке Мирти, я вообще перестану с тобой разговаривать, – заявила Шарлотта.

Из трубки вырвался драматичный южный вздох, укутывая Шарлотту одеялом старой вины и напрасных мечтаний.

– Ты всегда предпочитала ее мне – своей родной матери!

Но Шарлотта уже нахлебалась материнских издевательств.

– Потому что бабушка Мирти всегда принимала меня и любила такой, какая я есть.

– Ты имеешь в виду, что она всю жизнь потакала тебе и баловала?

– Нет. Я сказала именно то, что имела в виду. Мама, мне пора идти. Вряд ли ты звонила, чтобы пожелать мне счастливого дня рождения. К сожалению, даже сегодня ты пытаешься заставить меня испытывать чувство вины за то, что я хочу быть собой.

– Не могу поверить, что мой ребенок мог вырасти таким бессердечным по отношению к своей матери. – Эмоции усилили ее акцент настолько, что Шарлотте показалось, будто она слышит не живой голос матери, а пародию на нее.

Не то чтобы эта мысль поразила своей неожиданностью. По правде говоря, Шарлотта частенько воспринимала свою мать как карикатуру на идеальную довоенную южанку – намеренно окопавшуюся в идеальной версии невежественного, расистского и гомофобного прошлого.

– Я знаю, что ты не способна понять, кто я на самом деле. И уже давно оставила попытки привлечь тебя на свою сторону. Я только хочу, чтобы ты научилась уважать мои решения.

– С какой стати, если ты явно не уважаешь ни отца, ни меня?

– Мама, я тебя уважаю. Это одна из причин, почему я решила уехать из Северной Каролины. Я просто не согласна с тобой. Ты тоже можешь уважать меня, не соглашаясь со мной.

– Это просто смешно. Почему я должна уважать твои гомосексуальные желания? Бог не одобряет их!

– Мама, я говорю тебе это снова и снова. Я – не гей. Я – женщина. Симпатия к мальчикам здесь совершенно ни при чем.

– Скажи это тому, кто не менял тебе подгузники. – У матери Шарлотты перехватило дыхание, и она перешла на шипящий шепот. – Только посмотри, что ты наделала! Заставила меня опуститься до вульгарности.

– Я не заставляла тебя делать что-либо. Ты сама решила опуститься до вульгарности. Ты сама предпочла узколобую жестокость состраданию и пониманию, когда я пришла к тебе со своей правдой.

– Потому что это была куча глупостей, спровоцированных твоей сумасбродной бабушкой.

– До свидания, мама. Мы больше не будем разговаривать, пока ты не научишься уважать мои решения. Хорошего дня.

Шарлотта нажала отбой и швырнула телефон через всю кровать.

Не надо было брать трубку. Знала ведь, чем все кончится. Надо было укрыться с головой одеялом и снова заснуть в слезах.

Но впервые за свои восемнадцать лет Шарлотта этого не сделала.