Профессор хотел сказать что-то, потрогал пальцами безупречный узел галстука, промолчал. Сима в ближайшем палисаде сорвала ветку с парой пушистых золотых шаров – надеялась сдержать волнение, прижала руку с веткой к груди.

– Сильная и решительная… – проговорил старик, словно в задумчивости. – И верная. Такие, как вы, Серафима Сергеевна, это… на вес золота вы человек.

– Так что, – истолковала его слова по-своему староста седьмой, – пустите к Саше? Могу я с ней справиться, сама! Только… если что не так пойдёт – нужны маги, которые… хорошо знают удар по Ясеневу. Говорят, лучше его против демона-трансформанта нет.

Завечерело быстро. Влажная тьма окутала подворотни. Смолкли набрехавшиеся за день собаки, провожали гуляющих скучающим взглядом из-под слипшихся от влаги лохматых бровей. «А может, – подумалось Лене, – и собакам он нравится, этот Ряполов. Вот и молчат».

Иван Степанович, поначалу смущённый и неразговорчивый, отвёл её в кино – и пусть кинобудка привезла сто раз виденное уже «Дело Румянцева», Лена смотрела его будто в первый раз. Впервые за столько лет показалось ей, что не было войны, не было болота, ничего не было. Показалось ей, привиделось – но кошмар рассеялся. Важно ли, что теперь ей уж почти сорок, – жила-то она совсем немного. Едва хватит на двадцать пять – что опыта, что счастья.

Иван Степанович всё поглядывал на небо – как бы не сорвался сеанс из-за дождя, а Лена отчего-то была уверена, что всё получится так, как должно.

Они сели на стулья в сквере. В четвёртом ряду летнего кинотеатра. Влажный воздух, густой и тёплый, касался волос, и прямые светлые волосы Лены начали закручиваться, как в детстве, в золотистые пружинки. За минуту или две до окончания ленты, когда девушки уже начали повязывать на головы платки, чтобы идти домой, вдруг хлынул такой ливень, что зрители повскакивали с мест и бросились врассыпную – под ближайшие навесы, на крыльцо почты, под густые и тяжёлые ветви лип.

Лена и Иван Степанович сидели с краю, почти под самыми липами, так что дождь не сумел достать их – лишь шаркнул мокрой ладонью по плащу мага да по потёртой кожаной куртке техника.

Лена попыталась поправить сбившийся платок, наткнулась пальцами на распушившиеся от влаги волосы, взглядом – на странный, остановившийся взор Ряполова.

– Что же вы мне не сказали, что я такая лохматая? – рассмеялась Лена, приглаживая волосы. – Ведь вам неудобно, верно, перед товарищами, что дама ваша этаким пугалом. А ещё столичный маг…

Насмешливые слова словно разбудили Ряполова. Он неловко протянул ладонь, словно хотел коснуться пушистой Лениной головы, но опустил руку.

– Вы, Елена Васильевна, нисколько не лохматая. Вы… красивая очень. Я ещё на болоте заметил. Красивая и смелая. Никогда я таких женщин не видел. Я как подумал, что вы можете уехать – завтра, через неделю, – так и понял, что должен вам сказать. Вы к другой жизни привычная, столичной. Там по-другому говорят, а у нас тут всё попросту: ежели вижу я красивую бабёнку, так тотчас ей скажу, не стану жеманиться, как институтка. Но вы… Вы словно из самого тонкого фарфору… И в то же время – словно из самой лучшей стали…

– Гвозди делать? – не удержалась Лена, припомнила знакомое стихотворение.

– Да какие гвозди! – расстроился Ряполов. – Смеётесь вы надо мной, Леночка Васильна. А я от чистого сердца.

Техник взъерошил пятернёй волосы, потёр с усилием лоб, а потом – Лена аж вздрогнула – ударил ладонью по шершавому липовому стволу, хотел ещё что-то сказать, но не успел: от удара огромное дерево обрушило на них с мокрых веток целый водопад. Взвизгнув, Лена схватила техника за руку и бросилась бегом, перескакивая лужи. Он сперва противился, но, услышав её: «Идёмте же, давайте под крышу», побежал следом.

На крыльце почты было полно народу, так что Ряполов потянул Лену дальше – на заплетённое вьюном крылечко городской библиотеки. Снял куртку, укрыл плечи. Лена тотчас скинула её и бросилась снова под дождь, смеясь. Обескураженный техник постоял с минуту, не зная, что и думать, и уже почти решился надеть снова свою куртку, как столичная магичка вновь влетела на крыльцо, торжествующе потрясая совершенно промокшими астрами.

– Я букет забыла, – фыркая от воды, стекавшей с волос по щекам и губам, пробормотала Лена, тяжело дыша, – жалко.

– Вымокли все, – проговорил Ряполов ласково. Осторожно снял с плеч Лены её насквозь промокший плащ, закутал спутницу в свою куртку, боясь прикоснуться. Видно было, жалел о том, что сказал под липами, хотел сгладить впечатление от неосторожных слов: – А дожди у нас и правда на зависть. Всю Россию высушит, а у нас всё ж капнет.

– Мне ваш город очень нравится, – отозвалась Лена. Ряполов улыбнулся, радуясь возможности переменить тему:

– Были вы раньше здесь у нас, в Карманове?

Страх, память кармановских лет, отразился в глазах мага лишь на мгновение, но внимательный техник заметил, осёкся.

– Знаете что, – быстро совладала с собой Лена, – проводите меня до председателева дома, Иван Степанович. Я и правда вымокла и замёрзла. А завтра, как солнышко будет, мы с вами поговорим. Непременно поговорим, – заверила она в ответ на недоверчивый взгляд спутника. – Обещаю вам.

Дождь поредел и больше лил с веток и карнизов, чем с небес. По улице, бурля в булыжниках, нёсся поток воды, крутил листья. Они не выбирали дороги – всё равно ноги насквозь мокры, шли по центру улицы, подальше от воды, текущей с придорожных деревьев. Сперва молча. Потом вспомнили о фильме. Говорили о Баталове и его герое, а после – о цене дружбы и предательстве. Лена увлеклась, говорила горячо, всплескивая руками. Ряполов не перебивал, только смотрел на неё внимательно, стараясь не пропустить ни слова.

Они шли быстро, но дальним, кружным путём. Наверное, Солунь и сама не призналась бы себе, что не хотела возвращаться. Словно душа, много лет проведшая под гнётом воспоминаний и страхов, хотела надышаться перед решающей битвой с прошлым. Лена понимала, что даже если с Сашей справятся Серафима и профессор – упокаивать мёртвых фашистов придётся всей «героической седьмой». В отчаянной попытке сжать, сконцентрировать то, что она могла бы назвать жизнью, в этом дождливом вечере она вложила свою ладонь в ледяную лапищу техника. Иван Степанович тотчас сжал её – бережно, но крепко, как человек, что чужого не возьмёт, но своего не отдаст. Это было отчего-то приятно.

Лена обвела взглядом пустую улицу. В домах понемногу вспыхивали огни. За шторами, словно в театре, двигались тени. Солунь смотрела на них, пытаясь угадать, счастливы ли эти люди за шторами. В переулке, ведущем к вокзалу, мелькнула ещё одна тень. Слишком знакомая, чтобы Лена не признала её. Она умолкла и торопливо бросилась по лужам вслед, потянув за собой Ряполова, который на этот раз не стал упираться, а, напротив, легко угадав направление и приметив цель погони, побежал впереди, помогая спутнице удерживать равновесие.

Поезд уже вздыхал, послушный свисткам. Последние пассажиры торопливо прощались на платформе.