– Нина! – на бегу крикнула Солунь. – Нина!

Ряполов отстал. Он не выглядел усталым, но перешёл с бега на шаг. Видно, хотел дать подругам возможность поговорить без лишних свидетелей.

Громова обернулась на ступеньке вагона. Уставилась напряжённым взглядом туда, откуда послышался знакомый голос.

– Ты куда? – запыхавшись, Лена упёрлась ладонями в колени, дышала тяжело, с хрипом. В туфлях хлюпала вода, пузырилась, проступая через матерчатый верх.

– В Москву, – буркнула Нина.

– А как же… – начала Лена. Налетев, словно на стену, на злой, отчаянный взгляд, спросила: – Сима знает?

– Нет, – бросила Громова. – И тебе нечего здесь делать. Откуда ты только взялась?

Лена неопределённо махнула рукой, но так ничего и не ответила.

Раздался гудок, Нина поднялась на ступеньку. Уступила место проводнице, которая махнула флажком, мол, всё готово. Состав медленно тронулся с места. Лена стояла, опешив, не в силах ничего понять. Её растерянность словно пробила брешь в броне, которую так старательно возводила вокруг себя Нина. Громова высунулась из-за плеча проводницы, выкрикнула, перекрывая гул набирающего ход поезда:

– Прости меня, Лена, простите все! Не пойду я больше под формулу! А старик этот хитрый – он заставит. Я на болоте поняла, когда мшаник на нас напал: жить я хочу, Леночка, жить! Хоть так, пусть в страхе, пусть с совестью не в ладу, пусть Иудой, а всё-таки – жить!

Она ещё кричала что-то, но грохот колёс становился громче, он гремел у Лены в висках, заглушая всё. Тот самый грохот, что она слышала там, на болоте. Мерный, страшный гул отчаяния сердца, раненного предательством. Лена закрыла глаза, пытаясь справиться с собой, она чувствовала, как её магия выходит из-под контроля, замелькали цветовые пятна. Лена выставила вперёд руки, словно опасаясь упасть, а на самом деле – пытаясь выправить магические токи в собственном теле.

Она не слышала и не чувствовала, как подошедший техник, бормоча: «Скатертью дорога, трусливая городская тварь», обнял за плечи, а когда эти плечи бессильно поникли, подхватил ослабевшую от битвы с собственной силой женщину на руки и понёс прочь, рассекая сапогами бурные потоки стекающей в низину воды.

– Как пропал?! – рявкнул Решетников в трубку. Старческие отеческие интонации исчезли из его голоса, сменившись властной сталью. – Магометрию диктуй!

Даже по закрытой председательской линии связь была плохая. Но выбирать не приходилось.

– Проверь ещё. Подпусти бойца к щитам. Единиц на пятнадцать по Риману, чтобы не поломали, если зацепит. Как активизируются – меряйте и считайте, считайте! Мёртвого фрица потерять – это, уважаемые, нонсенс! Направьте группу в госпиталь, куда отвезли пострадавших. Пусть всех вдоль и поперёк проверят. Не важно, что вы думаете, товарищ майор! Не факт, что, если бы кто-то из этой нежити засел в нашем наводчике или маге, проявил бы себя тотчас. Они шестнадцать лет просидели в земле – думаете, несколько дней не переждут?! Поняли приказ, товарищ Крайнов? Исполняйте!

Решетников положил трубку на рычаг, вынул из кармана платок и принялся протирать стёкла очков.

«Выпустить из-за периметра нематериальную сущность! Как допустили?» – крутилось в голове. Первым желанием было вызвать вертолёт и рвануть самому на место. Но не в характере Александра Евгеньевича было пороть горячку. В первую голову предстояло разобраться с Кармановом. А уж если сработает то, что предложила товарищ Зиновьева, тогда с её задумкой можно и в Стеблев.

«Лих ты, Саша, – укорил сам себя профессор, – дорвался до полевой работы. Грозишь, ругаешься… А задумка у Серафимы Сергеевны, которую ты к работе принял, нестабильная. Будь вы в своём кабинете сейчас, уважаемый Александр Евгеньевич, в министерстве, и вчитываться бы не стали, черкнули поперёк такого предложения «опасный бред» или приложили дежурную печать «отклонить». Потому что нельзя магу в основу работы ставить эмоциональную связку. Катализатор – да, усилитель природного дара – безусловно. Но не делать же из субъективного чувства, самой шаткой из составляющих индивидуальности, которая, как вы помните, не алгоритмизируется, основу такого сложного, многокомпонентного воздействия. Опасный бред – не предложение товарища Зиновьевой, а то, что вы не отговариваете её сейчас, а поддерживаете, рассчитываете, как лучше подвергнуть смертельной опасности очень сильного и талантливого мага, перед которым и так в неоплатном долгу».

Профессор заметил, что стоит перед дверью, отчитывая мысленно сам себя, держась за дверную ручку, а кто-то дергает её с другой стороны. Решетников резко открыл дверь.

– Ой, а я думал, Игорь Дмитриевич здесь, – смутился незнакомый профессору молодой человек, всё ещё держа перед собой в левой руке несколько отпечатанных на машинке листов, намокших с краю.

– Игорь Дмитриевич сегодня занят, – буркнул Решетников. – Там дождь?

– Да уж вылился, – рассмеялся парень. – Мне бы вот наряды для мужиков подписать, которые в поисковом отряде на болото ходили, – начал он, однако профессор резко оборвал его:

– Вы что же думаете, что я их подпишу, любезный? Отыщите вашего председателя. Не смею задерживать.

Александр Евгеньевич запер кабинет, сердясь на кармановскую провинциальную наивность, порой на грани преступной доверчивости. Сперва председатель отдаёт столичному гостю ключи от своего кабинета, а сам уносится по делам. А если гость – враг, политический, засланный шпион? Если он документы важные похитит или переснимет? Или подбросит что-то? А потом приходит какой-то кармановский простодушный и предлагает случайному человеку расписаться в нарядах только потому, что человек этот из председательского кабинета вышел!

Непоследовательность, наивность, глупость… Как всё это можно было учесть, разрабатывая операцию? Виктор справился бы куда лучше. Он, в отличие от профессора, не задумываясь, пустил Ясенева по снегу. Александр Евгеньевич был уверен, что не сделал бы этого, даже если бы над ним кружила дюжина немецких демонов. Он усилил бы Гречина двойным против тяжёлой артиллерии и закрыл наводчика колпаком по Кириллову, может быть, даже укрепил по Эдвардсу – Лоуренсу…

«Зубастой щуке в мысль пришло за кошачье приняться ремесло…» – оборвал собственные мысли Решетников. Он хорошо помнил, что случилось со щукой в басне, и не желал видеть себя на её месте. Да, Витя был бы здесь на месте, и всё же не справился за столько лет – запер на болоте своих демонов, вколотил ценой жертв в землю чужих. А теперь расхлёбывать всё оставил своему старику-учителю, который и виновен-то лишь в том, что разработал формулу, создавшую для страны отряд непобедимых бойцов.

Профессор почувствовал, что дыхания не хватает, сбавил шаг. Неприлично в его годы так бегать по улицам. Влажный воздух с трудом проникал в грудь, пиджак сделался тяжёлым, и Александр Евгеньевич, подумав, расстегнул его.

– Где же прячется этот проклятый немец? – пробормотал он. – Не может такого быть, чтобы хоть одна сущность просочилась за периметр. Уже пол-Украины было бы в огне. Значит, где-то затаился. Нужно будет завтра, как окончится дело на болоте, телефонировать в Стеблев, чтобы снимали магометрию каждые два часа и считали коэффициент Рыжова.