– Что это? – Не сумев совладать с любопытством, я достала из кармана небольшой сверток и подняла повыше, чтобы рассмотреть его в лунных лучах.

Джон откинул голову назад и расхохотался.

– Твой новогодний подарок. Я не успел приготовить тебе подарок к Рождеству, потому что мне нужно было расплатиться за детали, к тому же я ждал, пока мистер Пикок выплатит мне рождественскую премию. Ну а потом мне оставалось только дождаться подходящего момента, чтобы преподнести его тебе… Думаю, сейчас как раз тот самый момент.

Я немного повернулась, чтобы тень от моей головы не падала на подарок, и даже сделала несколько шагов по направлению к ближайшему дереву, на ветках которого висел небольшой фонарик. Затаив дыхание, я внимательно рассматривала лежавший у меня на ладони сверток. Мне казалось – я знаю, что там может быть, и все равно никак не могла решиться его развернуть.

– Что это? – спросила я еще раз.

– Часы твоей мамы. Тетя Луиза сберегла их для тебя.

Кончиками пальцев я приподняла краешек пергамента, в который был завернут подарок. В лунном свете блеснула темно-синяя эмаль – такая же синяя, как глаза Джона. Но мне был не нужен свет – я и так отлично помнила синий эмалевый браслет, прямоугольный перламутровый циферблат, увенчанную крошечным сапфиром заводную головку, черные цифры и стрелки, а на самом верху, под цифрой «XII» – выведенное крошечными буквами название фирмы-производителя: «Картье». Такими я запомнила мамины часы, и такими они остались – старые и в то же время новые, словно в первый раз увиденные.

– Переверни, – негромко сказал Джон.

От холода мои пальцы онемели и почти ничего не чувствовали, поэтому я действовала очень медленно и осторожно, боясь уронить часы. На задней крышке было что-то выгравировано – какие-то слова. Раньше их не было… или были? Я прищурилась, но так и не сумела разобрать затейливые буквы.

– Здесь слишком темно, – пожаловалась я. – Что там написано?

Джон посмотрел мне прямо в глаза.

– Там написано: «Я буду любить тебя вечно», – сказал он. – Твоя мама заказала эту гравировку незадолго до… до своей смерти. Наверное, она собиралась подарить их тебе, когда ты станешь постарше. Помнишь, ты рассказывала мне про мамины часы, с которыми любила играть в детстве? Я спросил про них у твоей тети, и она ответила, что часы до сих пор у нее. И еще она сказала, что сейчас самый подходящий момент, чтобы подарить их тебе. Я заменил только несколько шестеренок и стекло, а так это те же самые часы.

Он снова улыбнулся, но как-то смущенно и неловко, и я почувствовала, как что-то кольнуло меня в самое сердце. Приподнявшись на цыпочки, я поцеловала его в щеку.

– Это твой подарок мне, – сказала я. – Все остальное не имеет значения.

– Не только мой, – не согласился он. – Можно сказать, что я и твоя мама – мы вместе дарим тебе эти часы. И ты никогда не должна забывать, что на свете есть два человека, две души, которые поклялись любить тебя вечно.

От этих слов у меня стиснуло горло и слезы подступили к глазам. Я хотела сказать, объяснить ему, что старые обиды – как сломанные кости, которые никак не срастутся, и что боль от давних ран может ужалить, когда ты меньше всего этого ожидаешь, что она приходит к тебе даже во сне, и ты никак не можешь от нее избавиться, – но так и не смогла вымолвить ни слова. А Джон уже взял часы у меня с ладони и, расстегнув браслет, надел мне на запястье. Часы показались мне тяжелыми и твердыми, а выгравированные на обороте слова обжигали кожу, как поцелуй.

– Я знаю, мы не так давно знакомы, к тому же ты еще очень молода, и все равно мне кажется, мы с тобой созданы друг для друга. Я понял это, когда впервые увидел тебя. – Джон поднес мои пальцы к своим губам и поцеловал. – Мне жаль, что вместо часов я не могу преподнести тебе помолвочное кольцо, но… Сначала я должен встать на собственные ноги, открыть свою часовую мастерскую, пусть маленькую, но свою. Только так я смогу обеспечить тебе жизнь, какой ты заслуживаешь, и я этого добьюсь. Мне нужно еще совсем немного времени, и все это у нас будет.

Я обхватила его обеими руками за шею, не замечая, что смокинг соскользнул на землю и мороз пощипывает мои обнаженные плечи.

– Да, Джон, да! Я согласна ждать. Но… но ведь нам вовсе не обязательно ждать! Если понадобится, я готова жить с тобой и в хижине, и в шалаше. Мне ничего не страшно, пока мы вместе.

Он внимательно посмотрел на меня и проговорил, взвешивая каждое слово:

– Когда… когда тебе исполнится семнадцать?

– В мае, двадцать девятого числа.

– Очень хорошо. Это и будет моей целью. Обещаю, что к твоему восемнадцатому дню рождения я стану мужчиной, которым ты сможешь гордиться. Да, я знаю, что до этого дня остается почти полтора года; возможно, этот срок даже покажется тебе слишком большим, но я хочу, чтобы… чтобы мы оба были готовы. Полностью готовы, понимаешь? Пожалуй, я даже буду чаще встречаться с твоими дядей и тетей, чтобы они лучше меня узнали и успели свыкнуться с мыслью о… о том, что скоро мы будем вместе.

– Ты говоришь – скоро, но на самом деле до этого дня еще очень, очень долго! – воскликнула я. – Даже не знаю, сумею ли я столько ждать.

Джон легко поцеловал меня в макушку.

– Обещаю тебе, что ожидание не изменит моих намерений, к тому же долгожданная вещь всегда кажется особенно приятной, – сказал он и, наклонившись, подобрал пиджак, чтобы снова набросить его мне на плечи. Наверное, мне было бы теплее, если бы я продела руки в рукава, но мне хотелось видеть, как блестят на запястье мамины часы, и чувствовать, как согревают кожу выгравированные на внутренней стороне слова.

«Я буду любить тебя вечно».

– А теперь идем, – сказал Джон, беря меня за руку. – Да поскорее, пока мы оба не замерзли насмерть.

С этими словами он побежал по дорожке. Я побежала следом, и – клянусь! – мои ноги почти не касались земли.

В павильоне было намного теплее, чем снаружи. Негритянский оркестр наяривал вовсю, а Сара Бет и Уилли отплясывали на танцполе, воздвигнутом в самом центре огромного шатра. Вокруг, словно лепестки цветка вокруг сердцевины, были расставлены столики, укрытые белыми скатертями и украшенные орхидеями в вазах. Сначала мне показалось, что цветы искусственные, но они были настоящими, живыми. Похоже, даже орхидеи были готовы угодить миссис Хитмен и не вяли на морозе. В дальнем конце шатра, прямо напротив входа, разместился импровизированный бар. За стойкой стояли два официанта в белых тужурках, которые разливали и смешивали напитки для выстроившихся в очередь возбужденных молодых людей.

– Разве Хитмены не боятся, что их арестует полиция? – понизив голос, спросила я у Джона.

Прежде чем ответить, он долго смотрел на меня, словно не мог поверить, что я говорю серьезно, не шучу.

– А разве ты не видела гостей в большом доме? – сказал он наконец. – Насколько я знаю, там были и шериф графства, и прокурор, и сенатор штата, и даже федеральный судья, и все они пили виски, которое предлагал им достоуважаемый мистер Хитмен. И даже если бы какой-нибудь полицейский оказался достаточно глуп, чтобы устроить в особняке облаву, я сомневаюсь, чтобы кто-то из гостей отправился за решетку.