Сразу отвечу на возможные возражения, поскольку летописи приписывают ему иной и гораздо более скромный подвиг – подрыв пушки в Оренбурге, в результате чего погибли несколько монгольских мастеров-камнеметчиков. Скорее всего, тут произошла путаница в названиях крепостей. К тому же, если предположить, что Яик – работа Гайрана, то получается, что Святозар, которого позже всеми силами старались обелить историки, к взрыву крепости не причастен вовсе, а этого допустить было никак нельзя.

К счастью, мы живем в свободном демократическом государстве, несмотря на то, что формой правления в нем является, как и шесть веков назад, конституционная монархия, а потому можем говорить правду и только правду, как бы ни была она горька и неприятна для нашего нынешнего императора Константина VIII.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.

Т. 3, с. 285. СПб., 1830

Там русский поражен врагами,

Здесь пал растерзанный монгол,

Тут слышен копий треск и звуки,

Там сокрушился меч о меч.

Летят отсеченные руки,

И головы катятся с плеч.[116]

«Задонщина»

Нынче сказали бы, что глубокая депрессия монгольского хана стала неизбежным последствием каталептического припадка, который, в свою очередь, вызвали постоянные потрясения, связанные с нервной работой. Что до последнего, тут спору нет. Ходить грабить Русь – труд не из легких. А в остальном…

В те времена народ изъяснялся гораздо проще, и кешиктены, стоящие на страже ханской юрты, боязливым шепотом сообщали друг другу при смене постов, что джихангир все так же лютует.

Заглянуть вовнутрь не решался никто. Даже старый Субудай, подойдя к ханской юрте, всякий раз колебался и некоторое время прислушивался к звукам, доносившимся изнутри. Затем, услышав особо громкий вопль своего воспитанника, он вновь приходил к благоразумному выводу о том, что с визитом лучше повременить.

Лекарей он тоже не посылал. Из троицы самых лучших один уже валялся бездыханным после визита к хану, а второго – с тяжкими ранами – как раз лечил третий, которого следовало поберечь.

Лишь через сутки одноглазый барс все-таки отважился на решительный шаг, зашел к Бату и остолбенел. Такого погрома он не видел ни разу за всю свою долгую и полную событиями жизнь. Даже если предположить невероятное и допустить, что в ханскую юрту забрались грабители, то и они никогда не сумели бы учинить там такой беспорядок, каковой предстал перед его глазами.

Ну, унесли бы они всю ценную утварь, прихватили бы оружие, ухитрились бы вдобавок обмотать себя дорогими хорасанскими коврами, которые так нравились Бату за причудливые темно-багровые узоры. Пусть даже эти грабители что-то в спешке перевернули бы, кое-где задрали бы кошму, но они не стали бы так изгаляться над пуховыми подушками и одеялом, не топтали бы ногами медные кумганы[117], да и войлок, покрывавший пол, не стали бы грызть зубами и тыкать в него саблей.

Сам буян лежал навзничь с бледным, словно у покойника, лицом и дышал так тихо, что Субудай поначалу даже слегка испугался, не помер ли хан в одночасье. Прислушавшись, понял – жив. Дыхание было ровным и спокойным, как у младенца.

Немного подумав, Субудай решил не будить Вату, хотя сказать было что – вестей за пару дней набралось изрядно. Чего стоил только один каан русичей. Вон его люди стоят – отсюда можно разглядеть. Стоят и ждут.

Хорошее местечко выбрал каан для своих людей, ничего не скажешь. Одно поле чего стоит – узкое, так что для слабого пешего воина самое то. Да и с боков не подойти – лес да река. Разумеется, попытаться все равно нужно, тем более что урусы нападения оттуда и не ждут. С реки – нет, гиблое дело, а вот со стороны леска…

Но лучше всего нанести удар в спину, которую пока что прикрывает городок, наскоро срубленный той тысячей урусов, которую так и не смог побить Шейбани. Конечно, штурмовать его в лоб глупо. Пусть он и состряпан на скорую руку, но об него поломали себе зубы целых три тысячи воинов.

Однако тут была одна хитрость. Городок-то невелик, но по бокам – что влево, что вправо – пустота. Зачем его вообще брать? Пусть остается, как утес в море, которое поступает мудро и, разливаясь, не трогает скалу, а обходит ее со всех сторон, наступая на берег там, где он самый пологий.

Берег – это полки каана. Разгроми их, и все, а разобраться потом с утесом-городком – пара пустяков. Субудай, уверенный в том, что джихангир непременно одобрит его решение, когда, гм-гм, выздоровеет, уже отправил гонцов к Шейбани с повелением от имени Бату снимать осаду Биляра, продвигаться к устью Вятки и незаметно сосредоточиться на ее противоположном берегу.

Две или три тысячи воинов желательно направить в обход для удара со стороны леса, но этот вопрос не поздно будет решить и вечером, вместе с джихангиром. К этому времени он как раз должен очнуться.

Старый Субудай ошибался крайне редко. Вот и теперь Бату, ослабевший и бледный после своего буйства, но – хвала Тенгри – спокойный, одобрительно кивнул и заметил:

– Ты мудро сделал. Не зря я держу тебя у своего сердца. – Но тут же внес и поправку: – Мы ударим не только со стороны леса, но и с реки. От ту-мена Бурунчи осталось почти восемь тысяч людей, которые не уберегли своего темника и всех тысячников, – пусть искупят свою вину. Пять тысяч из них я поставлю на острие келя[118]. Они нанесут самый первый удар. Остальные три чуть позже, по сигналу, который мы им дадим, двинутся со стороны реки. Когда урусы вступят в бой с ними, тогда мы ударим всерьез сразу с двух сторон – с леса и со спины. Пушки, которые мы привезли с собой, поставим позади, в обозе.

– Но с ними никто не умеет обращаться, – напомнил Бату юный Берке, довольный тем, что сумел хоть в чем-то оказаться посмышленее своего старшего брата.

– Правильно, – кивнул нимало не смутившийся хан. – Но урусы об этом ничего не знают. Если у них кто-то и таится сзади наших туменов, то при виде их побоится нападать. А для пущего страха у каждой пушки надо поставить воина с огнем в руках, чтобы враг видел их еще издалека. Тогда те тысячи, которые стерегут наш товар[119], мы тоже сможем бросить на урусов.

– А их пушки? – спросил Субудай.

– Ты разве не понял, почему те злобные урусы, которые так доблестно отбивались от трусливых шакалов Шейбани, ни разу не выстрелили из них? – хмыкнул Бату. – Да потому, что у них нет огненного зелья.