Вячеслав Михайлович застал их уже на марше, почти под Рязанью. Пришлось поворачивать людей обратно и вести их к Ряжску. Именно там имелось место, подходящее для битвы. Дальше уже простирались широкие поля, которые дали бы несомненное преимущество монгольской коннице, предоставляя необходимое пространство для флангового охвата, а этого допустить было нельзя.

Но даже в таком уютном местечке, стиснутом с обеих сторон лесами, риск был достаточно велик. Русским полкам предстояло удерживать монгольскую лаву в течение нескольких часов, а это не шутка. Двадцатилетний мир, царивший на Руси, при всех своих плюсах таил в себе увесистый минус – боевую закалку имели далеко не все полки.

Однако войска выдержали тяжелое испытание. Был момент, когда дрогнули галичи, бившиеся на правом фланге. Но Вячеслав вовремя заметил попятившихся ратников и без раздумий бросил им в помощь свой единственный резерв – Новгородский полк.

Еще пятнадцать лет назад жители господина Великого Новгорода до хрипоты горланили на своих буйных вечевых сходках, требуя во что бы то ни стало вернуть северо-восточные земли, отобранные рязанским князем – царем всея Руси они его не признавали. Ради этого новгородцы готовы были объединиться хоть с чертом. Однако шли годы, и они присмирели, согнулись, придавленные тяжелой царской дланью, которая могла не только поощрять и миловать, но и карать за ослушание, причем карать жестоко.

А куда деваться, когда Константин в ответ на враждебные выкрики лишил их четырех пятых всех доходов, умело направив торговые пути через Западную Двину и процветающую Ригу. Да мало этого, он еще до предела урезал все таможенные пошлины за транзитные грузы, соблазняя иноземцев дешевизной проезда.

К тому же те, кто ехал по новой дороге, которая вела с южного берега Каспия к северному, затем, после передышки в Астрахани, водой до Волгограда, а там, через волок, растянувшийся на десятки верст, в Дон Иванович, успели оценить все ее преимущества.

Скольких при этом удавалось избежать трудностей, связанных с тяжелыми пешими переходами, сколько времени экономилось – так сразу и не сосчитаешь. Купцы выгадывали не дни, а месяцы.

А ведь каждый день – это расходы. Опять экономия, да какая. Словом, кто раз испробовал новый маршрут, тот уже не собирался менять его на другой. От добра добра не ищут.

Не имея сил переиначить сложившуюся ситуацию, новгородцы вначале притихли, а потом ударили челом царю, после чего Константин сменил гнев на милость, увеличил пошлины, и нескончаемый поток товаров, идущий через Ригу, сразу обмелел наполовину, вновь разделившись надвое.

Конечно, жизнь все равно не стала той, что прежде, но, по крайней мере, можно было не трястись над каждой куной. А вои из новгородцев испокон веков были добрые, что они доказали и на сей раз, выстояв и поддержав галичан.

Зато на левом фланге положение дел к тому времени, когда конные полки ясов и половцев ударили в незащищенную монгольскую спину, обстояло как нельзя лучше. Под началом Давьята и Товтивила там храбро дрался прибалтийский корпус, составленный из свирепых пруссов, косматых ятвягов, неукротимых мазовшан, злобных эстов, диких литвинов, яростных куронов, отважных семигалов, упрямых ли-вов и прочих прибалтийских племен.

Именно они приняли на себя основной удар монголов, чье правое крыло традиционно было ударным – крылом атаки. Благодаря ему великий Чингисхан неизменно добивался победы над любым врагом, ломая его сопротивление и заходя во фланг.

Прибалты уже знали, как подло монголы разделались с их соплеменниками в степи под Оренбургом, и пылали жаждой мести. Так что они не просто мужественно приняли этот могучий удар, не дрогнув и не попятившись, но противопоставили стремительному натиску степных дикарей могучую стойкость дикарей лесных.

Разумеется, если бы эта стойкость не была помножена на славную выучку под руководством воевод Константина, да еще на хорошее вооружение, пусть и уступающее по качеству экипировке русских полков, но ненамного, то как знать, как знать. Навряд ли они сумели бы устоять перед монгольскими туменами, скованными железной дисциплиной и закаленными в постоянных боях. Однако не зря их гоняли до седьмого пота, буквально вдалбливая азы элементарной дисциплины строя.

Именно их стойкость послужила причиной тому, что Гуюк, видя, что вражеский строй не подался назад хотя бы немного, совсем чуточку, вынужден был бросить в помощь правому крылу свой последний резерв – тяжеловооруженную гвардию, которую, вопреки обыкновению[124], повели за собой чингизиды – Хайдар и Бури.

Сын и внук Чагатая бились отважно, потеснили полк литвинов и опасно приблизились к белоснежному полотнищу с соколом посередине, гордо реявшему на невысоком холме. Кто знает, что случилось бы, промедли половцы и ясы со своим ударом хотя бы на полчаса. Но они пришли вовремя.

Монголы, попавшие в кольцо, попытались обернуться навстречу новому неведомому врагу. Не сразу, с огромным трудом, потеряв четверть состава, но они это сделали, норовя вырваться и сознавая, что путь в степь для них остался только один.

Если бы у половцев было наполовину меньше людей или они не успели бы соединиться с ясами, то им и впрямь пришлось бы худо. Даже заяц, загнанный в угол, бесстрашно кидается на охотника, а тут в загон попал волк, к тому же бешеный. И немало «загонщиков» навсегда осталось в той небольшой долине, где протекала маленькая речушка Хупта, а изрядное число вернулось в родные места с тяжкими ранами.

Волк не просто кусался. Исступленно рыча, он почти до самого вечера грыз и рвал когтями окруживших его охотников, пытаясь вырваться на волю. Но уж больно много их оказалось, к тому же у каждого – что у половцев, что у ясов, что у русичей – имелся к ним свой счет, где каждая буква была выписана ярким темно-красным цветом. Только это была не киноварь, а кровь.

Уже начинали сгущаться сумерки, когда сражение, переросшее в побоище, закончилось. Сыновьям Чагатая повезло – их взяли в плен целыми и невредимыми, Кулькана тоже. Родной брат Гуюка Кадан получил два ранения, но оба не опасные для жизни, хотя крови потерял много. Больше всех досталось Менгу, старшему сыну Толуя, и самому Гуюку. Они со своими воинами сумели прорваться, и если бы не двое князей-алдаров[125], то непременно ушли бы.

Однако не зря дружины Шапуха и Араслана гарцевали на длинноногих афсургах[126], из-за чего их и оставили в резерве. Поначалу они восприняли это как обиду, но посланники русского воеводы нашли нужные слова, чтобы пояснить обоим гордецам, что как раз им-то поручено самое тяжелое и ответственное дело.

– Бой – не самое трудное дело, – заметил им Евпатий Коловрат. – Когда ваши тысячи ударят по врагу, тот так напугается, что его останется только рубить без устали. Но царь повелел, дабы никто живым с этого поля не ушел, а царевичей-чингизидов непременно надо пленить. Такое гораздо тяжелее исполнить. Потому вам и надлежит держаться позади прочих, чтобы сберечь прыть коней. Если кто-то из ворогов сумеет прорваться, то тут ваш черед и придет.