– Ты хорошо сказал, боярин, и мы благодарны тебе и твоему царю за доверие, которое он нам оказал. Но кто из нас будет первым гнаться за беглецами? – встрял неугомонный Араслан.

– Это легче всего. С чьей стороны прорвутся, тому и скакать наперехват. А в середине шесты со знаменами[127]воткнем.

– А если они как раз посередине ринутся? – не унимался Араслан.

– Тогда, чтобы по справедливости решить, я предлагаю жребий кинуть. На кого выпадет, тому и быть, – и Евпатий показал князьям серебряную монету.

Более молодой и горячий Араслан выбрал лик царя. Шапух хладнокровно пожал плечами, мол, пусть так. Монета взлетела в воздух и упала на кошму, тускло поблескивая в свете костра. Склонившись над ней, Араслан первым увидел, как с аверса[128]на него глядит Константин, и радостно вспыхнул. Честь первой погони хоть отчасти скрасила то, что бой его воины пропустят. Шапух вновь пожал плечами и ничего не сказал.

Однако на следующий день, по ходу боя, Араслан напрочь забыл все наставления и пустился в погоню за монголами, прорвавшимися со стороны Шапуха, отчего их вторая группа ушла беспрепятственно. В ней-то и был хан Менгу вместе с Гуюком и Каданом.

Спохватились поздно, а потому уже и не чаяли догнать. Афсурги хороши на малом отрезке. Тут им равных нет. Случись долгая скачка, и горячий нерасчетливый конь неминуемо начнет выдыхаться пораньше невысокой мохноногой монгольской кобылки.

Потому и принялись бить стрелами, а им, известное дело, все едино, чья там спина впереди. В кого лучник ее пустит, у того она тело и прошьет. Хорошо, что вовремя подоспел Коловрат, а то и раненых добили бы. В темноте разве разглядишь, какой чапан надет на поверженном, то ли шелковый, то ли обычный, то ли нарядные разводы на нем, то ли сплошные разноцветные заплаты. Да и не до разбирательств, когда душа горит счеты свести. Словом, вовремя вмешался Евпатий.

Зато Вячеславу Михайловичу досталась в целости и сохранности вся походная канцелярия чингизидов вместе с двумя младшими писарями-уйгурами, которые, не растерявшись, мигом пали ниц, когда на них налетели с гортанными злобными криками неведомые всадники. Эти хитрецы головы-то склонили, а вот крест[129], напротив, держали над собой. Тем и спаслись. Да еще их счастье, что в этом месте ломились ясы, которые почитали этот самый крест за святыню.

Были бы половцы, и все сложилось бы иначе. Их хоть и окрестили лет десять-пятнадцать назад, и в походных юртах служили священники, присланные патриархом Мефодием, а в самом Шарукане стояла высоченная каменная церковь, но для усмирения буйного нрава истинных сынов степей нужны не десятилетия – века.

Кстати, именно по той же причине оказался недобитым и Гуюк – крест спас. Ясский воин уже занес было над тяжелораненым монголом кинжал, хотел добить, чтобы не мучился, но разглядел на его груди крест и потому трогать не стал, подозвав боярина Коловрата.

Вечером отпраздновали победу, на следующий день захоронили павших, а наутро уже выдвинулись обратно к Волге. Марш предстоял долгий, а время поджимало. Вестей из-за Волги не поступало, но Вячеслав и без того догадывался, что Константину приходится несладко.

Да, у него остались самые лучшие, самые испытанные полки, собранные преимущественно из рязанских, черниговских и новгород-северских земель. Но количество ратников было слишком мало, чтобы сдержать ту могучую силу, которую вел Бату и остальные чингизиды. Помочь же Константину было некому.

И теперь Вячеславу, устремившемуся ускоренным маршем по замерзшей Оке, оставалось только надеяться, что его друг продержится, несмотря на то что имеет в своем распоряжении всего двадцать русских полков.

Особенно ему не нравилось соотношение конницы. Пять тысяч дружинников хороши, когда надо пересчитать зубы кое-кому из наглецов на западе. Для тамошних рыцарей такого количества вполне хватит. А вот бросать их в открытый бой против пяти или шести туменов Бату – самоубийство.

К сожалению, половецкий хан Бачман тут как раз ничем помочь не мог. Не принимавший участия в битве под Ряжском, он в это время, согласно полученной от царя грамоте, оставив при себе только тысячу, прямиком ушел в заволжские степи. Его задачей было вобрать в свой отряд саксин и прочих кочевников, чьи стойбища и пастбища располагались между Саратовом и Волгоградом.

В низовьях Волги тем временем собирал людей под свои бунчуки вождь племени кайы храбрый Эрторгул. Перекочевавшие под Каспийск еще шесть-семь лет назад, честные кочевники намеревались добросовестно выполнить договор об охране рубежей, заключенный с царем Константином.

Верный присяге, Эрторгул и не подозревал, что принятие этого предложения поставило крест на великом будущем кайы, которое теперь уже никогда не будет гордо именовать себя турками-османами в честь его сына – ныне пока еще совсем юного Османа. И Западная Европа уже никогда не содрогнется от неумолимой поступи неустрашимых янычар великой Порты, лупивших благородное рыцарство в хвост и в гриву.

Узнав о том, чего лишил этих людей Константин, Вячеслав только присвистнул, уважительно покосившись на друга и заявив, что, по крайней мере, три памятника он себе обеспечил, причем один надлежит воздвигнуть в самой середине Косова поля, другой – болгарам, где-нибудь на центральной площади их нынешней столицы Трново, а третий в Константинополе, которому уже не бывать Стамбулом.

Потом до него дошло, что об этом благодеянии ни те, ни другие, ни третьи так ничего никогда и не узнают, и Славка долго распространялся о несправедливости истории, в обилии цитируя по этому поводу свою мамочку Клавдию Гавриловну. Он усомнился лишь в том, не выйдет ли еще хуже, не разгуляется ли эта орда на берегах Каспия, где их поселили.

– Во-первых, вокруг них будут преимущественно иноверцы, учитывая, что крещение кочевников идет полным ходом. Во-вторых, они в кольце наших крепостей, – рассудительно заметил Константин.

– Тоже мне кольцо! – насмешливо фыркнул Вячеслав. От Астрахани до Каспийска триста верст, а на севере над ними и вообще пусто.

– Пока пусто, – заметил Константин. – К тому же у них нет ни мулл, ни имамов, то есть ислам для этого поколения нечто привычное, а вот для следующего он уже начнет забываться. Без постоянной подпитки хиреет любая вера, особенно учитывая то, что она еще не пустила глубокие корни. Наглядный пример – Кавказ. Вспомни, сколько горцев на восточном Кавказе добровольно пришли креститься к твоим священникам?