— Очень богатым человеком оказался покойный Павел Николаевич.

— Позвольте, а вы видели это богатство?

— Откуда. Сразу не проявится. Но были люди, которые в курсе. У меня и протокол есть. По итогам коммерческой деятельности. С кем так повезло, вот вопрос. Многие бы не отказались. И согласитесь, повод убедительный, за что жизни лишают. Причем, не скажешь, что только в нашем Отечестве, хулиганы-пьяницы, трах-бах, кирпичом по голове. Во всем мире так. А мы ведь мировых стандартов достичь хотим. Я, вот, недавно конспекты студенческие перебирал. Буквально на каждой странице. Шерше ля фам. Почерк еще детский, трогательный. Удивился. Поверите? Как время вперед скакнуло. Теперь эта ля фам… Я ведь, Иван Михайлович, с вашей дочерью обсуждал. — Берестов вновь отмолчался, и Балабуев (разочарование, если и было, не показал) вернулся к прежней теме. — Плахова я опросил. Не он. Слабый, откровенно говоря, человек. Можете мне поверить. Романтик. А к деньгам особое отношение нужно. Это только Император римский говорил, что не пахнут. А наши энтузиасты подхватили. Еще какой аромат. Никакая Шанель не сравнится, хоть за ухом, хоть в другом месте. Потому вы меня, Иван Михайлович, и заинтересовали.

Опыт у вас большой. Еще с Купцовска. А здесь интересы общие. Византия, Византия…

— Стоп, стоп… — Вмешался Игорь Маркович. — Византию можно оставить, а все остальное убрать. Хотите фантазировать, пойдем в кафе. И вообще, слушать вас, господин следователь, интересно, не скрою. Но недоумение возникает от обилия посторонних мыслей. Может, и нам конспекты писать?

Тут Иван Михайлович вторгся в разговор. — Павел Николаевич обращался. Мы как познакомились. Рукописи. Для меня что? Редкость, конечно. А для ученого — огромное событие. Может быть, одно на всю жизнь. Не часто ученому такое в руки попадает.

Вот и я о том. — Валабуев оживился. Разговорил, наконец, сфинкса. — Не знаю, наверно, нескромно. Но большая вам благодарность от науки. Знаю, что и в Матенадаране побывали. Мне Антонян рассказывал. Что интересно, был этот Антонян ученый, у Павла Николаевича опыт перенимал, а стал дельцом. Представьте себе. Оружием торгует. И не скрывает, фотографию, то есть, вырезку из газеты, Павел Николаевич бережно хранил. И общались они, уже после того, как этот Антонян свою коммерцию развернул. Значит, нашлись общие интересы.

— Послушайте, господин следователь, — вмешался Сперанский, — что вы всё — Антонян, Антонян. Кто такой? К нам вопросы есть? А вам, — он обернулся к Берестову, — рекомендую не отвечать. Все это, — Сперанский развел руки и помахал, — какое-то летание. Прыг, скок. — Для этого, господин следователь, нечего людей из дома приглашать и беспокоить. Тем более, на постельном режиме. Позвольте пропуск подписать, и мы пойдем.

Все замолчали. Казалось, так и закончится. А именно, никак. — Знаете, что я скажу. — нарушил молчание Валабуев. — Конечно, попросил я вас не зря. Тем более в вашем присутствии, господин Сперанский. Значит, чем-то располагаю. Кое-что про деятельность Ивана Михайловича в городе Купцовске мне известно. Вы дослушайте. — Остановил Валабуев адвоката. — А я обещаю больше посторонними материями не отвлекать. Мне ваш соратник по кооперативу уральскому известен. Дело его поднял из архива. Директорский сынок. Гиблый человек. Наркоман со стажем. Что для него собственный папаша? Ничто. Где вы только находили таких, Иван Михайлович?

— Никакого отношения к теме разговора не вижу. — Сперанский решительно встал. — Это какие годы сейчас, чтобы так злоупотреблять? Это, извините… — Иван Михайлович тоже стал подниматься.

— Игорь Маркович, — обратился Балабуев по родственному, — куда спешить. Ведь, как обещал, так и выходит. Поговорим начистоту, и разойдемся. И мне интересно, и вам. А про кооперативы, кто теперь смеет плохое слово сказать, когда такую страну раскачали. Цветочки. Я вот на что внимание хочу обратить. Посидите еще немного, кто знает, когда еще придется. — Балабуев открыл стоящий в углу сейф и вытащил целлофановый пакет. Не без некоторой торжественности поднес Берестову. — В пакете лежал злополучный пистолет-зажигалка. — Нельзя прикасаться. — Предупредил Балабуев. — Потому что пальчики. Известно, чьи. Так ведь, Иван Михайлович? — Балабуев повертел пакетом и вернул его в сейф. У меня и дочери вашей отпечатки есть. И ваши. — Балабуев кивнул на стаканы из-под Боржома. — Ну, это я так. не стану злоупотреблять, как вы опасались. Потому что, вопреки отдельным мнениям, закон соблюдаю. А вот это сохраню, опять же, во имя закона. Вещественное доказательство. А личность под это доказательство искать долго не нужно. Что скажете, Иван Михайлович?

Тем, кто забыл о Шварце, самое время вспомнить. Он не произнес ни слова. Сидел молча. Что Леня думал, неизвестно. Может быть, восхищался следовательской выдумкой, может быть, наоборот, возмущался коварством.

— Скажу, — прохрипел Берестов. — Павел был изрядный негодяй. Вертел Плаховым, как хотел. Не скрою, было и мое участие.

— Минутку, — перебил Сперанский, — мой клиент находится в критическом состоянии. Нуждается в срочной медицинской помощи.

— Да, разве я. — Тут уже Балабуев возмутился. — Не только не смею использовать, но и не слышал. Иван Михайлович, он сейчас как на исповеди…

До исповеди было далеко. Иван Михайлович держался и даже разговорился. По крайней мере, Сперанского усадил и продолжил. — Маша — чистая душа. Специально пошла к Павлу, чтобы того образумить.

— Иван Михайлович, ваш рассказ… — Предупредил Сперанский.

— Не записываю я. Вы же видите.

— Была она у него, у Кульбитина… Но никакого отношения не имеет.

— Кто же тогда?

— Стоп. — Вмешался Сперанский. — Я категорически требую на этом пре-кра-тить. И протестую против применения недозволенных методов следствия. Намеренного доведения свидетеля до обострения болезни.

Ивану Михайловичу стало не по себе. Может, на самом деле. Но артист из него получился бы хороший.

— У нас свой врач. — Засуетился Балабуев.

— Сперанский удержал Сергея Сидоровича. — Форточку шире откройте. Воды дайте.

— Боржоми, Боржоми… — Распоряжался Балабуев. Иван Михайлович глотнул таблетку. — Эту под язык. — Командовал Сперанский.

— Давно говорил, — похвалил Балабуев (и здесь он успел), — адвокаты должны курсы первой медпомощи проходить. Не забуду мать родную все знают, а как до Альцгеймера доходит…

Игорь Маркович момент не упустил. — Позвольте, причем здесь Альцгеймер?

— Очень кстати заметили. Память, хоть караул кричи, на вопросы следствия полная забывчивость. Амнезия называется. Не помнит ничего, Или путает так, что помогать устанешь. Чем не Аоьцгеймер? Хорошо, хоть женщин Бог миловал, Ивану Михайловичу в утешение.

— А это, извините, как понимать?

— Вы, Игорь Маркович, сами говорите, женскими болезнями увлекались. А у этого пола с памятью полный порядок. Как вспомнит, значит, так оно и есть. А не вспомнит — так и не надо… Давайте, пропуск подпишу.