Блокнот Марфы она отложила в сторону, не открывая. А часы старательно оттерла от ржавчины и грязи, не пожалев ночной рубашки.

– Все равно перепачканная, – поделилась Маша с котом.

Тот смотрел одним глазом, второй жмурил, словно подмигивал.

Итак, часы… Небольшие, лаконичные. Похоже, мужские. Впрочем, Маша и на женщинах видела такие. Классика, никогда не выходящая из моды.

С браслетом ничего не вышло. Казалось, он проржавел насквозь, и сколько Маша ни пыталась поддеть ногтем верхний слой окислившегося металла, ничего не получалось. Зато со стекла земля стерлась легко. Маша уставилась на темно-синий циферблат, словно пытаясь прочесть надпись, зашифрованную в римских цифрах.

Часы с раннего детства завораживали ее. Но отношения с ними у Маши не складывались: любые часики на ней ломались, время сходило с ума и то отчаянно торопилось в следующий день, то замедляло бег и тащилось еле-еле, неспешно переставляя стрелки.

Пришлось отказаться от часов. Но при каждом удобном случае она разглядывала их, вертела в руках, а особенно любила механические, у которых задняя крышка была прозрачной. Там, за стеклом, крутились крошечные шестеренки, бегали колесики, большие и маленькие. Там рождалось время.

Находка, судя по ее состоянию, пролежала в земле много лет. Удивительно, что Маше удалось заметить неяркий блеск.

Она перевернула часы, разглядывая обратную сторону. Время, то самое время, которому они служили, обошлось с ними без жалости: и здесь обнаружилась та же отвратительная корка, что и на циферблате.

Кот, о котором Маша совсем забыла, неожиданно открыл второй глаз и отчетливо сказал:

– М-ня.

– Мня, мой мальчик, мня, – рассеянно ответила Успенская. – Какая-то мерзкая мня на этих милых часиках. Ты не знаешь, кстати, как они оказались в тех непролазных зарослях?

На лице кота отразилось высокомерное недоумение. «Кошек не занимают такие вопросы», – казалось, выражали его круглые глаза.

– Не занимают так не занимают, – покладисто согласилась Маша. – А меня вот очень даже.

Без лишних церемоний пересадив кота на соседнее кресло, она подошла к книжному шкафу и выдвинула один ящик за другим. В третьем обнаружилось то, что она искала – длинный нож для разрезания бумаги.

– Поразительно, – пробормотала Маша. – Кто бы мог подумать, что Марфа им пользуется.

Да и выбор книг для библиотеки показался ей при ближайшем рассмотрении несколько неожиданным для восьмидесятилетней старухи. Фантастика, полное собрание Стругацких, Азимов, боевики Бушкова… Мимоходом удивившись, Маша положила часы на ладонь и поддела ножом ржавчину на крышке.

К ее удивлению, это помогло. Словно черно-коричневая слюда, ржавчина отошла целым пластом. Она больше походила на засохшую грязь и отваливалась кусочками, как старая болячка, сдираемая с ранки.

Несколько минут Маша пыхтела над часами, затем снова протерла крышку.

Что ж, стало намного лучше! Теперь, по крайней мере, было видно, что на часах есть гравировка. Успенская снова прибегла к помощи ночной рубашки, ожесточенно оттирая то, что не поддалось ножу.

Коричневые следы все равно остались, но теперь они не мешали разобрать слова.

Надпись оказалась совсем короткой: «С любовью навсегда – А. И.».

Маша села на краешек кресла, машинально поглаживая пальцем циферблат. Ей не давала покоя причина, по которой часы оказались там, где оказались. Надпись еще больше запутала дело.

Что там говорила Марфа? Она не хотела вырубать заросли сирени и бузины… Они цвели здесь всю ее жизнь. Может быть, сама Олейникова выдергивала лишние побеги, и часы свалились с ее руки? Был в ее жизни загадочный А. И., делавший дорогие подарки и любивший гравировку…

Кот запрыгнул на соседнее кресло и оттуда негромко вякнул.

– Я тоже сомневаюсь, – согласилась с ним Маша. – Мужа Марфы звали по-другому. Инициалы не совпадают.

Она взглянула на кота. Пожалуй, это все-таки был Глюк, а не Фантом. Глазищи как циферблаты золотых часов, сузившийся вертикальный зрачок – стрелка. Маша смотрела в них, точно проваливаясь, завороженная блеском кошачьих глаз.

Стрелки завертелись в обратную сторону, отсчитывая ход времени назад.

«У Даши роман с мужчиной, который намного старше нее. Он женат. Где они встретились, никто не знает».

«Марк Освальд что-то услышал за ужином. Что-то, что позволило ему понять, кто убийца».

«И прямо написал об этом в записке: „Я знаю, кто убил ее. Никаких сомнений“».

«На этом месте за окном много лет росли сирень и бузина. Потом сирень исчезла, осталась одна бузина».

«Жена его была страшная женщина. Толстая, одышливая…»

«Не стали переносить окно, оно осталось там же, где и было. И стену не двигали».

«Много лет… бузина… И тогда – тоже…»

Бузина, бузина, бузина… Белые цветы закружились вокруг Маши, словно снежинки, подхваченные метелью. Почему-то это было очень важно – то, что здесь много лет росла бузина…

Кот отвел взгляд и потянулся, подергивая задними лапами.

Маша очнулась и встряхнула головой. Снежинки исчезли.

Честное слово, гипнотизер какой-то, а не кот! Она как будто уснула на несколько минут и видела сон… Сон про время… Про то, что случилось десять лет назад.

Стрелки в ее голове щелкнули и остановились.

И вслед за стрелками все встало на свои места.

Даша. Знакомство. Ее беременность. Убийство. Юбилей Марфы. Марк Освальд, понявший, кто убийца. И его смерть.

И часы с инициалами, выброшенные – конечно же, выброшенные! – из окна.

– Господи… – ошеломленно прошептала Маша, приподнимаясь с кресла. – Господи, я поняла!

Кот снисходительно взглянул на нее и удовлетворенно зажмурился.

За завтраком Матвей жевал оладьи, не ощущая их вкуса. Рядом щебетала Ева, ей отвечал Борис, то и дело утирая салфеткой жирные губы. Иннокентий снисходительно объяснял Лене Коровкиной, почему энергетические токи деревьев полезны плоду.

Они мне все противны, думал Матвей. Если бы я был к ним равнодушен – но нет. Мне неприятна мысль, что эти люди – мои родственники. Десять лет их не видел, и еще бы десять раз по столько же не видеть.

Кроме Генки с его женой. Всего двое из этой родственной тусовки мне нравились: Марк и Генка. Но Марка убили.

Будет забавно, если окажется, что убил его именно Генка. Два человека, которые были ему симпатичны…

Матвей посмотрел на Коровкина. Тот не ел. Только отпивал чай судорожными глотками.

Совсем некстати всплыло в памяти, что Генка в юности увлекался резьбой по дереву. Что-то выпиливал, вытачивал, мог идеально ровно обстругать ножом любую ветку за несколько секунд.