Траск принес ему телеграмму, и Ратлидж нехотя вскрыл ее, понимая, что телеграмма пришла из Лондона – от Боулса.

В телеграмме было написано:

«Если дело не двигается, возвращайтесь. Держите меня в курсе. Я должен знать, что происходит».

– Ответа не будет, – сказал Ратлидж Траску и вернулся к своим записям.

Объясняться с Боулсом – все равно что поить чайной чашкой пустыню Сахара. Сейчас у него нет времени. Особенно сегодня. Возможно, завтра все изменится.

Наконец он откинулся на спинку стула и посмотрел на листы бумаги, лежащие на столе.

Как обстоит дело с уликами?

Пока их не назовешь убедительными.

Без показаний, без голосов людей и записанных слов улики всегда слабые.

И все же улики есть. Есть! И только и ждут, когда их подтвердят…

Ратлидж глубоко вздохнул.

Рейчел приехала прямо к Тревельян-Холлу и оставила там машину. В деревню она вернулась пешком. Она вошла в гостиницу, когда Ратлидж сбегал вниз по лестнице. Как только он увидел ее лицо, сразу понял, что получил желаемое.

– Из машины доставайте сами. Сюзанна сказала, если вы повредите раму, она подаст на вас в суд. Чтобы все аккуратно погрузить, пришлось позвать двух конюхов.

– Спасибо! – ответил он, улыбаясь, и, глядя, как улыбка осветила его глаза, Рейчел испытала дурное предчувствие. За одну ночь инспектор из Лондона как будто постарел на пять лет. Он так изменился, что она испугалась.

Но потом улыбка исчезла, а вместе с ней – и странность. Ратлидж снова стал самим собой: худощавым, морщинистым. И смертельно усталым. Она подумала: может быть, все дело в бессонной ночи, а не в усталости, которую он как будто привез с собой из Лондона.

Рейчел открыла рот, собираясь что-то сказать, но передумала.

– Тогда пойдемте, – пригласила она. – Не стоит надолго оставлять ценную вещь на солнце.

К Тревельян-Холлу шли молча, за что Ратлидж был очень благодарен Рейчел. Несмотря на терзавшие ее сомнения, она ни о чем его не спрашивала.

Рейчел очень живая и деятельная. Она стала бы кому-то очень хорошей женой. Но не Питеру, который превыше всего ценил свой покой. Скоро Рейчел заскучала бы в просторном загородном доме, наполненном книгами. Ей надоели бы тихие вечера у камина и разговоры об искусстве. Николасу она тоже не подходила. Потому что тот Николас, которого она видела и любила, был вымыслом, построенным на лжи, с которой он ничего не мог поделать. Настоящий Николас, которому Рейчел была небезразлична, постарался избавиться от нее, он отослал ее прочь. Тот, настоящий Николас был спрятан внутри, но причину того, что произошло, Рейчел никогда не поймет по доброй воле.

Когда они вышли из леса и повернули на аллею, ведущую к дому, Ратлидж подумал: трагедия Рейчел в том, что она придумала себе любовь. И теперь ей кажется, что чувства были настоящими, а счастье – возможным. Она принимала желаемое за действительное.

Как он сам, когда хотел поверить в то, что Джин любила его так же глубоко, как он любил ее. Джин струсила, отвернулась от него, потому что не могла смириться с действительностью, а ее хрустальная, сверкающая мечта разбилась вдребезги в 1914 году. Саму Джин не очень изменили четыре военных года. Зато Ратлидж и их совместное будущее изменились до неузнаваемости. Может быть, он так сильно любил ее, потому что думал, будто она поможет ему восстановить утраченное? Или это в самом деле была любовь? Теперь он уже не знал.

«Что ж, тоже ответ», – заметил Хэмиш.

На заднем сиденье автомобиля, который теперь стоял у парадного крыльца Тревельян-Холла, лежал громоздкий сверток в оберточной бумаге.

Рейчел стояла рядом и давала ценные советы, но, несмотря на них, Ратлидж возился целых пятнадцать минут. Сначала он осторожно снял обертку и убрал одеяла и подушки. Затем они вдвоем, держась за края, поднялись на крыльцо и внесли предмет в холл, а оттуда – в гостиную.

Еще пятнадцать минут ушло на поиски стремянки. Ее тоже принесли в гостиную. Но в конце концов, отступив на шаг и оглядывая результат, Ратлидж остался доволен.

Розамунда Тревельян благожелательно улыбалась со своего привычного места над камином; лицо вполоборота, глаза полны жизни, любви и надежды.

Необыкновенная женщина, мать еще одной необыкновенной женщины. Она так же полна доброты, радости и красоты, как гончий пес Гавриила полон тьмы и разрушения.

Ратлидж возвращался из кухни, где он оставил стремянку, когда в пустом доме громко прозвенел звонок. Рейчел, хмурясь, вышла из гостиной.

– Кто там? – спросила она.

– Долиш, – ответил Ратлидж и открыл констеблю дверь. Тот вел за собой миссис Трепол. Пожилая экономка боязливо выглядывала из-за плеча Долиша, переводя взгляд с Рейчел на полицейского из Лондона и обратно.

Ратлидж сжал руку Рейчел, заставляя ее молчать, и кивнул Долишу:

– В гостиную. Вы увидите кресла и стол. Не сдвигайте их с места!

Смущенный, нерешительный Долиш покосился на Рейчел, но Ратлидж тут же пресек любые расспросы:

– Позаботьтесь обо всем, старина!

Сам он повел Рейчел к лестнице, без слов умоляя молчать. Не здесь. Не сейчас. Губы у нее плотно сжались в подозрительную и злобную гримасу; она зашагала вперед не спеша, злорадно оттягивая время. Миссис Трепол послушно шла за констеблем Долишем; шаги их гулко звучали в пустом доме.

Ратлидж повел Рейчел в малую гостиную с окнами на море, где они сидели в прошлый раз. Едва войдя, Рейчел круто развернулась к нему и воскликнула:

– Что вы, интересно, о себе воображаете?! Я не потерплю вашего самоуправства! Кого вы хотите обмануть? Объясните немедленно, что здесь происходит, иначе, клянусь, я разыщу ближайший телефон и позвоню в Лондон!

– Слушайте, – серьезно ответил Ратлидж, – я пытаюсь докопаться до истины. Хотите, чтобы я уехал и дело осталось неоконченным? Я уже не могу остановиться на полдороге. Если я прав – учтите, я говорю «если», – придется исправлять зло, которое здесь, по моему мнению, случилось. И чем скорее, тем лучше!

– Зло, которое здесь, по вашему мнению, случилось? – повторила она. – Но вы пока ни с кем не делитесь своими мыслями, верно? Ни со мной, ни со священником, ни с инспектором Харви…

– Кое-что я вам уже сказал. Несколько ваших родственников умерли при загадочных обстоятельствах, начиная с Анны…

– Да, да! Вы считаете, что их всех убила Оливия. Или Николас. Мертвецы не могут ответить, их некому защитить! Так вот, позвольте сказать, что я думаю об этом! Сегодня от Битонов я позвонила по телефону одному другу Питера, который знал и вас. Он говорит, что после перемирия вы несколько месяцев провели в частной клинике – по его словам, лечили травму головы. Довольно серьезную, добавил он, потому что посетителей к вам не пускали. Сиделки говорили, что иногда вы даже не знали, кто вы такой. Все удивились, когда вы вернулись в Скотленд-Ярд, – никто не считал, что вы до конца выздоровели и способны заниматься такой серьезной тяжелой работой. Он прав, вы просто не способны как следует выполнять свои обязанности! Вот почему вы сейчас не в Лондоне и не ищете Потрошителя! Вот почему вас послали в Корнуолл – чтобы вы не путались под ногами! И вот почему вы расследуете старые, вымышленные убийства. Ни на что большее вы не способны!