Миссис Трепол торжественно поблагодарила его и проводила до двери.

Хэмиш, успевший опомниться, снова подал голос: «Не потерплю никакого злорадства – ни сейчас, ни потом! Ведь не ты сам их нашел, верно? Они появились как будто из ниоткуда, и ты не можешь приписать себе честь их находки!»

– Не нужно мне никакой чести, – вслух ответил Ратлидж, идя по тропинке и закрывая за собой калитку. Он по-прежнему хотел взять коробки с собой, но, с другой стороны, разумнее было пока оставить их на месте. Он снова повернул к гостинице, лишь краем сознания отметив, как пусто и тихо на улице – ни шумных детей, ни соседок, которые сплетничают, опершись на изгородь, ни молодых парочек, которые гуляют, держась за руки, в вечерних сумерках. Нечто подобное он замечал и раньше: в тяжелые времена маленькие общины словно замыкались в себе. «Начну с показаний, – решил он. – Потом пошлю за письмом Харви. Как только мы изучим все протоколы, он поймет, что письмо находится в общем русле… А если все поймет Харви, все наверняка поймут и в Лондоне».

«А что же Стивен Фицхью? Он видел письмо Оливии? Он поэтому оставил там коробки?»

– Да, наверное, он его прочел, – устало ответил Ратлидж, не замечая, что говорит вслух. – Оливия назначила его своим душеприказчиком, потому что она ему доверяла. Наверное, это стало ее единственной ошибкой. После войны Стивен сильно изменился. Кстати, примерно то же самое сказала и Рейчел: после войны Стивен стал другим. Боже мой, да ведь почти никто из нас не остался прежним! – В его голосе слышалась горечь. Он как будто снова услышал обвинительную речь Рейчел и вовсе не чувствовал торжества после сегодняшних побед. Зато сомневался в правильности своих методов. Вдруг луч заходящего солнца коснулся шпиля колокольни, и он блеснул, как маяк. Но зрелище не принесло инспектору утешения.

Хэмиш раздраженно цокнул языком:

«Черт побери, а ты взгляни правде в глаза! Стивен решил устроить тут музей, мемориал, как назвала его Рейчел. Он не хотел продавать дом. Хотя Стивен пошел против воли Оливии, он все же спрятал коробки там, где их никто не мог найти и наткнуться на правду. По-моему, Стивен прикинул все за и против и понял, что можно превратить Тревельян-Холл в музей, склонив на свою сторону убийцу. Он попытался шантажировать его. В нем говорило высокомерие, а не храбрость».

Какой-то рыбак, шедший со стороны моря, заметил Ратлиджа и неуклюже обошел его, чтобы не подходить вплотную. Видимо, жители деревни сделали свои выводы.

«Ты не можешь знать, что было у него на уме!»

«Да, не могу. Зато я знаю, что он оставил коробки у миссис Трепол. Он не перенес их к себе в машину и не увез в Лондон. Не оставил в доме, где на них мог наткнуться кто-то еще. Он не отдал их на хранение адвокату Чемберсу. Он поручил их заботам женщины, которая, он не сомневался, точно выполнит его указания».

«Да, но Стивен Фицхью упал с лестницы. Его смерть стала результатом несчастного случая – ты сам так говорил».

«Я до сих пор в это верю».

Ратлидж дошел до гостиницы, толкнул дверь. Внутри было темно и тихо, если не считать света, который горел вдали, на кухне. Он отнес свидетельские показания к себе в номер и запер их в чемодане вместе с маленькими золотыми украшениями, а затем нашел Траска и попросил принести наверх какую-нибудь еду. Впервые владельцу гостиницы не нашлось что сказать, когда он принес Ратлиджу поднос. Деревня как будто избегала его.

В сумерках Ратлидж отправился к домику Сейди. Заходящее солнце еще освещало мыс золотистым светом, но в узких лощинах уже сгустились синие тени, которые крадут краски у земли и оставляют ее в смутной неопределенности между днем и ночью.

Сейди полола морковь в огороде. Увидев, что он повернул к ее домику, она выпрямилась и молча посмотрела на него.

Ратлидж почувствовал себя виноватым, как будто у него на лице было написано, что он приходил сюда накануне ночью и искал фиалки. Но он понимал, что старуха ничего не знает наверняка – она ведь ничего не видела и ничего не слышала.

«А ей и не надо ни видеть, ни слышать, – напомнил ему Хэмиш. – У нее есть дар».

– Добрый вечер. – Ратлидж постарался говорить ровным тоном. – Я пришел спросить, почему вы не явились в Тревельян-Холл и не побеседовали с констеблем Долишем. Он ждал, надеялся поговорить с вами.

– Ну и ладно, – отмахнулась Сейди. – Мне нечего ему сказать.

– Ну а мне? Со мной вы поговорите?

– Я уже говорила вам раньше…

– Что вы не хотите слышать о гончем псе Гавриила! Помню, помню. О нем я и не стану вас спрашивать – во всяком случае, прямо. Но, надеюсь, вы кое-что расскажете мне об Оливии. Как ей удалось хранить такую страшную тайну, ведь она была совсем молодой. Как она превратилась в такую сильную женщину, не сломившись от напряжения. И почему она решила покончить с собой. Надеялась она увести с собой и его – или просто сдалась? Мне очень нужна помощь Оливии, но Оливия умерла. Вам она доверяла. Пожалуйста, поговорите со мной от ее имени! Я уже могу арестовать убийцу, но многое остается неясным. За исключением его имени. Его я уже знаю – наконец-то.

Сейди склонила голову набок и смерила его пытливым взглядом:

– Не хотела бы я сейчас оказаться на вашем месте. Он не знает жалости.

– Вот почему я должен все закончить уже сегодня, – чуть мягче произнес Ратлидж.

– Вы приходили сюда ночью? Вчера?

– Да, приходил. Я нашел Ричарда. У его ног растут фиалки.

Лицо ее сморщилось. Она долго молчала, а потом сказала:

– Она не могла остановить гончих. Она не могла призвать его к ответу. Зато она пыталась указать на него так или иначе. Она надеялась. Не допускайте, чтобы все пропало зря! Докажите, что для нее справедливость восторжествует.

Сейди плотнее закутала тощие плечи в черную шаль. Она пытливо смотрела на гостя. Оценивала. Взвешивала.

– Много лет он гуляет на свободе. Он выскользнет из любого поводка, какой на него наденут. И вернется сюда.

– С виселицы еще никто не возвращался. – Ратлидж стал думать, что еще способно убедить ее. – И мертвые наконец-то обретут покой.

– Хотелось бы, – не сразу ответила старуха. – Прежде чем я умру, я бы хотела в этом убедиться. Убедиться наверняка!

Ратлидж боялся, что она все равно откажется говорить с ним. Глядя, как меняется выражение ее морщинистого, усталого лица и выразительных глаз, он боялся, что она вот-вот ускользнет.

Но старуха снова выпрямилась и зашагала к двери домика:

– Входите, я заварю чай. И отвечу на ваши вопросы.

Сейди была единственным как-то связанным с Тревельянами человеком, которому Оливия не посвятила стихи. Ратлидж заметил это еще вчера, а теперь понял, в чем дело. Он оказался прав, что заглянул за фасад.

Зайдя за старухой в низкую дверь, он достал блокнот. Сейди жестом велела ему сесть. Когда он сел в кресло, указанное хозяйкой, кот на подоконнике презрительно посмотрел на него. Сейди молча поставила чайник на огонь, достала чашки и жестянку с чаем.