— Что с Владом? Где он? Он… жив?!

— Варя, — мужчина наклонился и обжёг меня взволнованным взглядом. — Как ты?

— Где мой муж? — едва выговорила я.

— Да жив Серый, жив, — как-то нехорошо скривился он. — Здесь он, недалеко. В этой же больнице. Доктора его, можно сказать, с того света вытащили…

— Могу я его увидеть?

— Кого? — прищурился Алексей. — Человека, который по приказу Чеха похитил тебя, принудил к сожительству и обрюхатил?..

Он осёкся и, отвернувшись, бросил:

— Прости. Думай о себе и ребёнке.

И ушёл.

«Жив, — я облегчённо откинулась на спину и закрыла глаза. — Он жив! Слава Богу!»

Дни тянулись мучительно медленно, мне не позволяли подниматься с постели, говорили про угрозу преждевременных родов, и что сейчас это очень опасно — для меня и ребёнка. Только из-за малыша я не настаивала, хотя сердце болело за Влада. Стоило закрыть глаза, я видела его окровавленным. Разбитые губы шевелились…

«Я не заслужил… тебя».

У меня душа разрывалась на части. Умом я понимала, что Береговой прав. Всё, что было между мной и Владом — ложь. Мы даже не женаты, ведь Владислав Жарких — выдуманная личность. Как и сказал Алексей, этот человек меня похитил… И всё остальное.

Но сердце ныло и болело.

Я снова и снова расспрашивала врача и сестёр о мужчине из реанимации, но в ответ слышала лишь то, что мне нельзя волноваться и нужно думать о себе. Я злилась — побыли бы на моём месте! И подозревала, что Алексей запугал медперсонал, и те боятся даже заикнуться о Владе.

Проходили дни, а моя тревога только росла. Береговой приходил часто, но ненадолго. Оберегал меня так, что казалось, едва не пылинки сдувал. У входа в мою палату круглосуточно дежурили два амбала, и не впускали никого, перед этим тщательно не проверив. Однажды приходила женщина из полиции, но через пять минут ворвался взбешённый Алексей, а она успела задать лишь пару вопросов…

Так я узнала, что идёт следствие, и в деле Чеха замешаны очень влиятельные люди и большие деньги. Женщина намекнула, что многие потеряют должности, а некоторые и свободу. Чех отправится в тюрьму с большой свитой.

Мне не хотелось ни слышать об этом монстре, ни думать о нём. Я была рада, что всё закончилось. И теперь Владу не придётся выполнять прихоти этого чудовища. Единственное, что было интересно…

Почему?

Должна быть веская причина, по которой Влад сделал со мной это.

Этот вопрос я и собиралась задать лже-мужу.

Лишь через месяц мне чудом удалось уговорить нянечку, которая ежедневно убиралась в палате. Бабулька шёпотом пообещала всё узнать и, если тот человек в сознании, передать записку. Она спрятала бумажку и ушла. Прошёл час… Перевалило за полдень. Подкрался вечер, и я уже места себе не находила. То на одном боку лежала, то на другом, а ребёнок пинался всё сильнее, будто тоже переживал.

Когда дверь тихонько приоткрылась, я едва не подскочила, желая поскорее выслушать новости, но на пороге стоял Тёма. За месяцы, которые он провёл в реабилитационном центре, мальчик вытянулся и даже немного поправился. Так изменился! Лишь взгляд был таким же, слишком серьёзным для ребёнка.

— Сынок, — пролепетала я и потянулась к нему. — Ты здесь…

Он молча кинулся ко мне, и я, обняв Тёму, испуганно шепнула:

— Тебе же нельзя бегать!

— Теперь можно, — возразил Алексей, который вошёл следом за ребёнком. Рядом с ним была Ангелина. Она держала мужа под руку и приветливо улыбалась мне. — С небольшими ограничениями. Как тебе мой сюрприз, сестрёнка?

Это слово царапнуло меня, прозвучало так странно… Но не фальшиво. Казалось, что этот человек искренне считал меня своей семьёй.

— А… Влад? — вырвалось в ответ.

Алексей тут же помрачнел, как туча.

— Ты о себе и ребенке думай.

Его жена осуждающе покачала головой.

— Лёш, так нельзя. Он отец ребёнка.

— Ты слышала врача? Ей вредно волноваться! — сурово отрезал Береговой. — Моей сестре столько пришлось пережить из-за… этого…

Он оборвал себя и, заложив руки за спину, отошёл к окну. Ангелина подошла и обняла нас с Тёмной. Мы втроём немного поболтали, а потом Алексей утянул жену к выходу.

— Варе нужно хорошо высыпаться. О Тёмке не беспокойся, сестрёнка. Пока ты тут, он поживёт с нами.

— У дяди Лёши весело, — тут же доложил сын и помахал мне на прощание.

Он действительно выглядел счастливым. В груди кольнуло при мысли о биологическом отце этого мальчика, но я помотала головой. Береговой прав. Нужно думать о хорошем. Ради малыша…

В приоткрытую дверь просочилась нянечка.

— Ой, забыла тряпку! — громко запричитала она и, сунув мне в руку сложенную бумажку, быстро покинула палату.

Я же дождалась, пока дверь закроется, и нетерпеливо развернула записку…

Два листа, исписанных мелким почерком вывернули мне сердце. Слёзы полились по щекам, дыхание сбилось. Каждая строчка прожигала меня, навеки оставаясь в памяти.

Влад не просил прощения.

Это была исповедь.

Ночью у меня отошли воды.

Бешеный

Сначала была темнота, пустота и тишина. Затем издали стали проникать гудящие звуки. Ритмичная вибрация. Или пульсация.

Слабые голоса.

Скрипы.

Шаги.

В темени было просто и легко. Ничего не болело и не давило. Я словно увяз в густом тумане, что обволакивал и прятал мои шрамы.

Казалось, что я тут даже счастлив.

Но было нечто такое… необъяснимое… нужное. К чему тянулась мое эстетство. Это не свет, нет, это что-то весомое и тяжелое. То, от чего болит душа, то, отчего воет сердце.

Сердце… билось.

Наверное, мое сердце.

Оно ритмично и натужно стучало в висках, приподнимало грудь, причиняя боль, будто выплескивало из меня последнюю кровь.

Долгое время я не мог открыть глаз. Тяжесть накрыла веки и, как голодный зверь, держала меня в плену сновидений.

В одном из них я видел Варю. В нежно-персиковом сарафане с округлым животиком. Она стояла на краю пристани и, опустив голову, поглаживала малыша.

Моя девочка улыбалась.

И я улыбался.

Хотя улыбка причиняла немыслимую боль. Эта боль втаскивала меня назад, в забвение и туман.

Глаза я открыл на седьмой день после случившегося. Врачи долго пытали меня, проверяли показатели, говорить я не мог, лишь моргал и почему-то плакал. Дикий Волчара заливался слезами, потому что ему никто так и не сказал, жива ли его пара.