Он посмотрел на часы: половина десятого. Но кастрюля все еще не стояла на огне. Мадам Барон больше не помышляла о чистке овощей.

— Лишь бы твой отец не проснулся! Антуанетта, ты не сходила бы посмотреть на него, а?

Антуанетта послушно вышла, ступая на цыпочках.

— Вы считаете, ничего больше сделать невозможно? — пролепетала мадам Барон, отводя глаза.

— Главное, ничего и не надо делать! — отрубила Сильви.

— Если бы не тот полицейский за домом… — пробормотал Валеско. — Но они приняли все меры…

Порой кто-нибудь вздрагивал — ему слышался шум из комнаты Эли.

— Я-то знаю, что сделал бы на его месте, — добавил Валеско, помолчав.

Мадам Барон заглянула ему в глаза:

— Что, что бы вы сделали?

Жестом он показал, что пустил бы себе пулю в лоб. Мадам Барон застонала и плеснула себе рому. Присутствующие не отдавали себе отчета, что все время выпивают, однако бутылка уже опустела наполовину. Вошла Антуанетта:

— Папа спросил у меня, который час. Я ему сказала, что всего восемь, и он снова задремал.

Обе женщины старались не смотреть на Сильви, которая одна из всех оставалась спокойной. Моисей, напротив, то и дело исподтишка поглядывал на нее и тотчас снова отводил глаза.

— Тише! Вот он…

Дверь комнаты заскрипела. Солнце, проникая сквозь застекленный верх входной двери, заполнило коридор золотым светом. Фигура Эли прорисовалась на фоне этого сияющего облака. Он приостановился на миг, потом направился в сторону кухни. Антуанетта открыла перед ним дверь.

Тишина воцарилась такая, будто все перестали дышать. Послышалось только короткое рыдание мадам Барон, она закрывала лицо руками.

Казалось, вошедший был совсем не тот человек, которого все привыкли видеть здесь в последние дни. Может быть, дело в том, что этот был сдержан, в нем чувствовалось пугающее спокойствие. Его мрачные, обведенные темными кругами глаза поочередно неторопливо переходили с одного лица на другое, рот агрессивно кривился.

— Вы довольны? — Усмехаясь, он потянулся к бутылке.

Никогда еще кухня не выглядела такой тесной. Все они сгрудились в ней, и каждого тяготили взгляды других. Солнце, заливая лучами двор, дотянулось до куска льда, и Антуанетта, стоявшая у окна, увидела, как на нем заиграла маленькая радуга.

— Замолчи! — сухо приказала Сильви.

Над верхней губой Эли выступали капельки пота, на подбородке алел свежий порез от бритвы. Потому что он побрился. И надел серый костюм, тот, в котором он щеголял на борту «Теофиля Готье».

Все взгляды были устремлены на двор, и он тоже туда смотрел. Задрал голову, чтобы разглядеть верх белой стены, над которым бледно голубело небо. Из груди мадам Барон снова вырвалось рыдание, она закричала:

— Вы все уверены, что ничего невозможно сделать?

Она не смела взглянуть на Эли. Моисей тоже отвел глаза. Валеско выскочил из кухни и устремился в свою комнату.

— Ничего, — твердо констатировала Сильви. — Было бы можно, я бы сделала.

Почему Эли внезапно шагнул к Антуанетте? Отшатнуться она не захотела. Но взгляд, устремленный ей в глаза, был так странен, что когда его рука потянулась к ее плечу, она вскрикнула и бросилась в объятия матери.

Валеско чуть не кубарем скатился с лестницы, вбежал, задыхаясь:

— Идут!

Перед дверью взревел мотор. Раздались шаги, голоса. Эли развернулся так резко, что всех напугал, и когда зазвенел звонок, ринулся вверх по лестнице.

— Твой отец! — простонала мадам Барон, прижимая к себе Антуанетту.

Валеско открывать не пошел. Это сделала Сильви. Дверь распахнулась, и в ее освещенном прямоугольнике появились три фигуры.

— Она уже здесь! — шутливо воскликнул один из них. — Надеюсь, вы хотя бы новых глупостей не натворили?

Инспектор, что допрашивал ее в «С пылу, с жару!», властно распахнул первую дверь, увидел чемоданы с инициалами «Э. Н.», наклонился, заглянул под кровать.

— Где он?

Француз остался на пороге, закурил сигарету с таким видом, будто происходящее его не интересовало.

— Наверху! — отвечала Сильви.

В мешанине света и тени, наполнявшей кухню, полицейские сразу рассмотрели мадам Барон с дочерью, и тем со своей стороны было ясно видно, как комиссар вынул из кармана револьвер и зарядил его.

— Поднимайтесь впереди нас, — приказал он Сильви.

Та без колебания зашагала вверх по ступеням. На первой площадке остановилась, открыла дверь комнаты Домба, потом Валеско, но обе были пусты.

Коротышка, что дежурил на улице, подошел поближе, его рука в кармане пальто тоже сжимала револьвер.

— Смелее… — машинально пробормотал Валеско.

Мадам Барон пыталась улыбнуться, гладила рыжие волосы Антуанетты, а у той нервы были так напряжены, что ни один звук от нее не ускользал.

— Слышите? — шепнула она.

Двое полицейских и Сильви были теперь на самом верху. Внезапно раздался крик, стук падающих предметов, грохот опрокидываемой мебели, звон битого стекла.

А потом шаги. Почти спокойные. Спускался один человек. Это была Сильви. Она вошла на кухню, совсем белая, сначала прижалась лбом к оконному стеклу, на котором от ее дыхания тотчас образовался запотевший квадратик.

— Что они там делают?

— Он выбрался на карниз…

А шум все не прекращался, перемежаемый резкими выкриками.

— Он как безумный… — прибавила Сильви, она задыхалась, все не могла восстановить дыхание. — Сначала они покатились по полу, все трое…

Повернув кран, она намочила носовой платок, провела им по лицу, пытаясь освежиться.

— Антуанетта! — закричала мать.

Моисей бросился к девушке. Вовремя — она уже валилась на пол без чувств.

— Положите ее на стол…

Валеско опрокинул бутылку с остатками рома, уронил стакан, который разлетелся вдребезги. Никто не знал, за что раньше хвататься.

— Может, уксус…

Но в это время на лестнице раздался шум. Мадам Барон завертела головой, то глядя на свою дочь, то проверяя, что делается в коридоре. Когда там появился Эли, она увидела его со спины и не сразу поняла, что это наручники так изменили знакомую фигуру.

— Она приходит в себя… — сообщил Моисей, все еще склоненный над Антуанеттой.

Но мадам Барон бросилась в коридор, Сильви за ней с криком:

— Мама!

Трое мужчин остановились посреди коридора, мадам Барон тоже замерла, не дойдя двух метров до Эли, не в силах вымолвить хоть слово, подойти ближе…