Бомбардировка Севастополя наземными батареями союзников началась 17 октября в 6:30 утра залпом 121 пушки и мортиры британцев и французов. Однако время наступления пехоты не было определено заранее. Тем временем уничтожение французского артиллерийского склада ответным огнем русских прервало работу французской артиллерии до приблизительно 10:00. Иногда один такой выстрел может вызвать непропорциональные последствия[491]. Британская артиллерия продолжала вести огонь, вызывая на себя все более сильный огонь русских пушек. Обстоятельства для начала наступления выглядели неблагоприятными, и ни Раглан, ни де Канробер не собирались отдавать такой приказ. После отказа от попытки штурмовать город отпадала необходимость поддержки наземной операции, а значит, не было смысла начинать бомбардировку с моря. Более того, Дандас встал на якорную стоянку только в 10:50, и теоретически еще оставалось время для отмены приказа. С учетом соотношения затрат и преимуществ любой бомбардировки с моря, а также того факта, что теперь в ней не было смысла, некоторые историки недоумевают, почему вообще была осуществлена эта «полностью бесполезная операция»[492].

Причин могло быть несколько. Во-первых, тогда не было Верховного главнокомандующего всеми союзными силами (такого, как Эйзенхауэр во время высадки в Нормандии) со своим объединенным штабом, который имел право отдавать командующим армиями и флотами исполнительные распоряжения. Во-вторых, отсутствовала быстрая связь — если не считать сигнальных флагов — между берегом и кораблями, чтобы передать любое внезапное изменение плана. И, вероятно, самая главная причина заключалась в отсутствии желания отменять бомбардировку с моря. Наоборот, ее осуществили с величайшим рвением и решимостью, несмотря на серьезные потери: британский и французский флоты желали продемонстрировать, что они тоже могут внести вклад в кампанию. Тем не менее пользуясь преимуществом ретроспективного взгляда, один из авторов, Питер Дакерс, даже назвал действия флота «подобием фарса» «в славных традициях Крыма»[493]. Своим заявлением — даже с учетом недостатков планирования и неизбежных ограничений обстрела города с моря — он обижает и экипажи кораблей союзников, и русских защитников города, поскольку артиллерийские дуэли были необычайно дерзкими и кровавыми.

Вечером накануне бомбардировки с моря топограф британского флота капитан Пратт промерил лотом канал у входа в Севастопольскую бухту, который позволял военным кораблям стать на якорь в 800 ярдах от главного оборонительного укрепления на северном берегу — Константиновского форта. На следующий день эскадра Лайонса должна была приблизиться к берегу вплотную, тогда как большей части британских и французских кораблей предписывалось вести стрельбу с гораздо большей дистанции, от 1500 до 2000 ярдов. Общего времени начала бомбардировки установлено не было: французы открыли огонь приблизительно в 12:30, Лайонс — в 14:00, а остальной британский флот — еще через двадцать минут. Главной проблемой, однако, было не время, а место. Даже с самого близкого расстояния, на которое подошла эскадра Лайонса, состоявшая из винтовых пароходов «Агамемнон» (флагман) и «Несравненный» (Sans Pareil), парусников «Альбион» и «Лондон», а также парусного фрегата «Аретуза» («Орхидея»), она почти не угрожала Константиновскому форту и соседней Осиной батарее. Наоборот, русские артиллеристы, обслуживавшие береговые форты и батареи, нанесли значительный урон британским кораблям. Особенно эффективным был навесной огонь Телеграфной и Осиной батарей, расположенных высоко на скалах, а также раскаленные докрасна ядра и разрывные гранаты. После трех попаданий раскаленных ядер «Альбион» был вынужден выйти из боя, потеряв одиннадцать человек убитыми и семьдесят одного ранеными. У «Аретузы» были порваны паруса, горела палуба, был сильно поврежден такелаж; потери составили двадцать три человека убитыми и ранеными. Израсходовав весь боезапас из семидесяти выстрелов на пушку, «Лондон» и «Несравненный» (Sans Pareil) также покинули поле боя. «Агамемнон» отважно сражался до 17:15, несмотря на не менее 240 попаданий и два пожара. Благодаря близости к Константиновскому форту флагман избежал серьезных повреждений, поскольку не все русские орудия могли быть нацелены на его корпус. Только британский флот потерял в этом бою сорок четыре человека убитыми и 266 ранеными; потери французов были сопоставимыми. Всего убитых и раненых на флоте союзников насчитывалось 520, тогда как русские потеряли в четыре раза меньше — 138 человек[494].

Из всех русских батарей сильнее всего пострадал Константиновский форт, на который пришелся основной удар морской артиллерии британцев. Из двадцати семи пушек платформы двадцать две умолкли; их расчеты были вынуждены искать убежище внизу. Внешняя часть форта «была испещрена ядрами», в результате чего повреждения получили десять амбразур. Орудия в казематах остались целы, но из шести печей для нагревания ядер уцелела только одна. Уничтожение платформы Тотлебен приписывает взрыву трех ящиков с зарядами во дворе батареи. Потери батареи составили пятьдесят пять человек — пять убитых и пятьдесят раненых[495]. Восемнадцать месяцев спустя Чарльз Гордон, осматривая это место, подтвердил: «Константиновский порт прочен и очень мало пострадал от корабельного огня 17 октября [1854]. Русские рассказали нам, что после двух часов боя они не могли стрелять из пушек наверху, но пушки в казематах стреляли до самого конца. Во дворе лежали семь разбитых пушек»[496].

Результат бомбардировки союзников с суши был неоднозначным. В этот день наибольшего успеха британские артиллеристы достигли при обстреле Редана. В 15:00 взорвался пороховой погреб, и в результате пушки батареи временно замолчали. Об этом достижении история британской артиллерии рассказывает, что «левое и правое крыло оспаривают честь удачного выстрела. Артиллеристы и моряки разразились громкими приветственными криками и принялись стрелять в поврежденную батарею, которая до конца дня едва отвечала одной или двумя пушками» Это был решающий момент, «поскольку в течение нескольких минут казалось, что мы подавили ответный огонь русских против наших позиций». Однако этот успех был локальным, потому что «напротив французов враг оставался непокоренным»[497].