Другими словами, Раглан признавал удивительную способность русских защитников города восстанавливать свои силы и не был готов предсказать, когда может начаться штурм Севастополя.

Оглядываясь назад, легко критиковать действия союзников в первые, определяющие недели Крымской кампании. Британская и французская армии в последний раз участвовали в крупной европейской войне в 1815 г., когда они сражались друг против друга при Ватерлоо. Теперь новые союзники учились объединять усилия и действовать с наибольшей эффективностью, чтобы победить общего, чрезвычайно упорного врага. Однако за месяц, прошедший после высадки союзников, были упущены две великолепные возможности для наступления и захвата Севастополя: первая после поражения русских на Альме, а вторая после того, как британская артиллерия практически нейтрализовала оборону Большого редута и Малахова кургана во второй половине дня 17 октября 1854 г. Затем оперативная инициатива перешла к русским: последовали два знаменитых сражения, Балаклавское (25 октября) и Инкерманское (5 ноября). В обоих случаях русским не удалось снять блокаду атаками на тыл и фланги союзников.

БАЛАКЛАВСКОЕ СРАЖЕНИЕ: ОТВАГА И ПРОСЧЕТ

Известный британский историк Крымской войны Баринг Пембертон при сравнении атак Легкой и Тяжелой бригад под Балаклавой проницательно заметил, что «для бесстрастного англосаксонского ума славная неудача имеет бо́льшую сентиментальную привлекательность, чем заслуженный успех»[506]. Таким образом, в популярной британской истории Балаклавское сражение вспоминается преимущественно из-за драматического события — дерзкой атаки Легкой бригады. И наоборот, успех Тяжелой бригады в тот судьбоносный день давно забыт. Однако в любом серьезном анализе безрассудные действия лорда Кардигана под огнем русских пушек — результат губительно нечеткого приказа лорда Раглана, переданного через лорда Лукаса, — вскоре стали олицетворением постоянной некомпетентности, которую проявляло командование британской армии в Крыму. Этот предпоследний бой Балаклавского сражения был не только тщательно изучен историками, но и пересказан поэтами и кинорежиссерами[507]. Вероятно, Альфред Теннисон внес весомый вклад в английскую литературу и, следовательно, повлиял на представления общества о войне своими бессметными строчками: «Долиною смерти, под шквалом картечи, отважные скачут шестьсот», но вряд ли что-то прибавил к нашему пониманию событий 25 октября 1875 г.[508]. Поэт допустил неточность, описав небольшую впадину между двумя гребнями как «долину». Более того, непропорциональное внимание к атаке Легкой бригады в значительной степени оттеснило на второй план истинную природу сражения. Зачастую остаются без ответа вопросы, чего хотели добиться русские, и как союзники, в основном случайно, сумели отбросить противника.

На первый взгляд оперативные аргументы для сражения достаточно ясны. Обычно предполагается, что после первой бомбардировки союзников русские стремились снять осаду с Севастополя, захватив Балаклаву — «единственную дорогу жизни британской армии»[509]. Это не только разрушило бы логистику британцев, но и позволило бы русским угрожать позициям союзников вокруг южной стороны города. Однако вопреки этому распространенному мнению порт Балаклава никогда не был главной целью русских. Они ставили перед собой две более скромные задачи. Во-первых, они рассчитывали захватить линию укрепленных редутов союзников на Кадыкойских высотах, которые защищали Воронцовскую дорогу и представляли собой внешнюю линию обороны Балаклавы. Во-вторых, они хотели атаковать лагеря и артиллерийские склады британцев в окрестностях деревни Кадыкой к северу от Балаклавы и таким образом осложнить или даже перерезать коммуникации между портом и главными лагерями союзников на Херсонесском плато. Для этой операции русские собрали силы, недостаточные для решающего сражения с союзниками: это был строго ограниченный маневр по времени, пространству и ресурсам. Основные причины этих ограничений заключались в несогласованности и нерешительности русского командования. Во время первой бомбардировки, которая продолжалась почти три недели, сочетание массированного огня британской артиллерии и французских траншей, окружавших Четвертый бастион, все больше угрожали безопасности Севастополя. Если это укрепление падет, под угрозой окажется весь южный сектор обороны города. На более поздних этапах осады Севастополя статус ключа к обороне русских, признаваемого обеими сторонами, приобрела укрепленная Малаховская башня. Тем временем русские удерживали Четвертый бастион, который оставался у них вплоть до ухода из южной части города одиннадцать месяцев спустя. Однако в октябре 1854 г. усиливались сомнения, сколько осталось пороха для пушек, делавших более десяти тысяч выстрелов в день, и следовательно, сколько продлится сопротивление при таком расходе боеприпасов[510].

Дальнейшие перспективы для русских были туманными. Конечно, к защитникам города шли серьезные подкрепления: первое крупное соединение из 12-й дивизии и 4-го армейского корпуса прибыло 16 октября 1854 г., совершив форсированный марш из Бессарабии (современная Молдова). Однако боевой дух в Севастополе был подорван безвременной гибелью Корнилова 17 октября на Малаховом кургане. Более того, потери от обстрела союзников (более тысячи человек в первый день бомбардировки, а затем около 250 человек ежедневно) и от болезней (по свидетельству Ходасевича, преимущественно от дизентерии) стали все больше сказываться на защитниках города[511]. Ограниченные поставки продовольствия вызывали опасение, что может начаться голод. Кроме бастионов и батарей, подвергшихся интенсивной бомбардировке, за неделю обстрелов в городе сгорели или были разрушены многие здания. Но положение не было катастрофическим: Тотлебен продолжал творить чудеса, восстанавливая и совершенствуя укрепления по ночам, после дневной бомбардировки.