Одним словом, трудно не согласиться с мнением отечественного историка Л.В. Милова, когда он, анализируя роль природного фактора в истории России и русского народа, писал, что «история народов России, населяющих Русскую равнину, – это многовековая борьба за выживание (выделено нами. – П.В.)…»561. Эта борьба не позволяла государству рассчитывать на получение необходимых для реализации своих крупномасштабных внешнеполитических планов средств за счет эксплуатации русского мужика. Конечно, можно было попытаться выжать из него больше, чем он мог дать, но попытка действовать вопреки объективным обстоятельствам неизбежно вела к печальным последствиям. Примером тому могут служить результаты царствования Ивана Грозного, правление которого, по словам английского историка Дж. Хоскинга, «раскрыло в драматической и даже страшной форме всю парадоксальность попыток создать мировую империю на незащищенной и неблагодатной земле северо-востока Европейской равнины (выделено нами. – П.В.)…»562. Перманентный финансовый кризис, обусловленный экономической отсталостью России и слабостью налоговой базы государства из-за бедности основной массы налогоплательщиков – русских крестьян, налагал серьезные ограничения на развитие военной сферы.

Анализируя условия, в которых проходило становление и развитие молодого Российского государства, необходимо учитывать и еще одно важное обстоятельство. Несмотря на все противоречия, раздиравшие Западную Европу в это переломное время, тем не менее, как указывал американский политолог С. Хантингтон, начиная с 1500 г. формирующиеся государства Запада «представляли собой многополюсную международную систему в пределах западной цивилизации (выделено нами. – П.В.). Они взаимодействовали и конкурировали друг с другом, вели войны против друг друга. В то же время западные нации расширялись, завоевывали, колонизировали и оказывали несомненное влияние на все остальные цивилизации…»563. Учитывая реалии того времени, такое влияние, как правило, осуществлялось посредством вооруженной агрессии, военным путем. Между тем, как отмечал Н.П. Михневич, «…войны однокультурных народов всегда более или менее нерешительны; войны разнокультурных – всегда роковые…»564.

Именно такой «роковой» межцивилизационный конфликт и разгорелся в конце XV в. на востоке Европы. С одной стороны, в нем выступала Москва, претендовавшая на статус единственного наследника православной Византийской империи, а с другой – Польша и Литва, стремившиеся позиционировать себя как восточный бастион западного мира против надвигающегося на Европу азиатского варварства. Третьей стороной в этом конфликте стали осколки Золотой Орды – Казанское и Крымское ханства, пытавшиеся утвердить себя в качестве «третьей силы», играя на противоречиях России и Польско-литовского государства. Копившиеся веками противоречия и претензии разрядились в многолетнем противоборстве, ставкой в котором были победа или смерть, устранение геополитического конкурента. «В затянувшемся акте этого воздействия, – писал А. Тойнби, – продолжавшемся более 250 лет, самым драматическим моментом было непрекращающееся балансирование между стремительным развитием технологии на Западе и упорным желанием России сохранить свою независимость и, более того, расширить свою империю в Центральной и Восточной Азии…»565.

В таких вот чрезвычайно сложных условиях русской правящей элите пришлось вступать в «Великую пороховую революцию», и выбора у нее, делать или не делать этот шаг, не было. Весь исторический опыт, накопленный русским народом к середине XV в., показывал, что отставание в развитии военной сферы было чревато весьма и весьма негативными последствиями. Но, вступив на этот путь, нужно было, как говорится, «по одежке протягивать ножки», и русский вариант военной революции неизбежно должен был приобрести характерные, отличные от того же западноевропейского, черты.

В своем развитии в эпоху позднего Средневековья вооруженные силы Российского государства прошли непростой путь. В начале XV в. непрекращавшиеся внутренние усобицы и нарастающие противоречия в отношениях с Ордой способствовали дальнейшему развитию русского военного дела. Отметим, что, находясь в орбите влияния Орды, русские княжества, особенно северо-восточные, неизбежно должны были испытывать ее воздействие, в том числе и в вопросах строительства вооруженных сил. И хотя степень влияния ордынских политических и социальных институтов на развитие средневекового русского общества остается дискуссионной проблемой, тем не менее можно согласиться с мнением А.Б. Каменского, который отмечал, что Российское государство «создавалось таким, чтобы его политические структуры (в том числе и армия. – П.В.) могли успешно конкурировать с ордынскими»566.

Оборонительное и наступательное вооружение русских воинов в целом продолжало развиваться в рамках старой традиции. И археологические, и изобразительные, и письменные источники характеризуют русского воина конца XIV – начала XV в. прежде всего как тяжеловооруженного конного латника-копейщика, главный тактический прием которого – шок, мощный таранный удар копьем567. Исход сражения решался прежде всего в рукопашной схватке, поскольку русские лучники уступали татарским если не качественно, то уж точно численно.

Вместе с тем, хотя темпы развития военного дела были невелики, в нем наметились первые, пока еще небольшие перемены. На смену скоротечным сражениям XII в. пришли столкновения более длительные, бои приобрели характер серии последовательных стычек, сшибок конницы. Боевые порядки русских ратей стали более глубокоэшелонированными, усложнился «полчный» ряд. Внимательно отслеживая развитие военной техники как на Западе, так и на Востоке, на Руси быстро заимствуют отдельные технические новинки. В частности, на Востоке перенимаются отдельные элементы изготовления и покроя защитного доспеха568. В последней четверти XIV в. русские начинают использовать огнестрельное оружие. Происходит это примерно спустя полстолетия после того, как первые примитивные артиллерийские орудия появились на Западе. На Руси первое упоминание об использовании артиллерии относится к 1382 г., когда защитники Москвы обстреляли боевые порядки осадившей город армии хана Тохтамыша. К началу 90-х гг. XIV в. относит первое использования артиллерии тверская летописная традиция569. Можно предположить, что пушки на Русь проникали по двум направлениям – с Запада (в Новгород, Псков и Тверь) и с Востока. Во всяком случае, часть московской артиллерии времен Дмитрия Ивановича, судя по использованному в летописи названию – тюфяки, была восточного происхождения570. Однако, судя по тому, насколько редко огнестрельное оружие использовалось в конце XIV–XV вв., можно сделать вывод, что оно было явно не в чести у русских князей и воевод и использовалось главным образом только при обороне крепостей от татар и литовцев571.

Постепенно меняется и характер войны. Она стала намного более серьезным делом, чем ранее, требовавшим основательной подготовки. Однако организация таких крупномасштабных кампаний, как в 1380 г., оказалась делом чрезвычайно трудоемким и затратным, чтобы одно княжество, даже и самое могущественное, могло их «потянуть». Отсутствие политического единства среди русских княжеств отнюдь не способствовало повторению успеха 1380 г., равно как и развитию наметившихся в конце XIV в. новых явлений в военном деле. В 1-й половине XV в. армия Московского государства все еще оставалась в целом типичной средневековой армией, с еще не слишком заметным восточным оттенком. Новые явления в военном деле Руси становились все заметнее, но они в конце XIV – 1-й половине XV в. отнюдь не доминировали. Скорее речь можно вести о вкраплении отдельных новшеств в старую добрую традицию.