Столкнувшись в ходе войны 1593–1606 гг. с усовершенствованными методами и приемами ведения военных действий, которые включали в себя не только применение в широких масштабах доведенной до предела совершенства ренессансной тактики (малоуязвимые для атак иррегулярной конницы пехотные tercio, поддерживаемые огнем многочисленных мушкетеров, артиллерии, атаками рейтар-пистольеров и кирасир), но и стремление, уклоняясь насколько возможно от полевых сражений, перевести боевые действия в русло ведения крепостной войны, османы растерялись. Им явно не хватало контраргументов, козырей, которыми можно было бы парировать нововведения неприятеля. Уровни развития военного дела в Западной Европе и в Турции сблизились, и прежнего подавляющего превосходства османов над своими оппонентами уже не было.

Могло ли быть иначе? Вряд ли. Безусловно, до изобретения огнестрельного оружия европейская военная традиция не располагала чудодейственным рецептом победы над традиционной восточной военной традицией, идеи которой нашли свое воплощение в военном деле тех же монголов или османов. До конца XIV в. военное дело Востока безусловно опережало в развитии военное дело Запада, и османы, позаимствовав у европейцев огнестрельное оружие и усовершенствовав традиционную восточную военную машину, сохранили ее эффективность и превосходство еще по меньшей мере на полтора столетия. Однако по мере совершенствования огнестрельного оружия и в соответствии с этим приемов и методов ведения войны Европа совершила подлинный прорыв в развитии военного дела, о чем говорилось выше, и постепенно ликвидировала имевшийся разрыв. Как отмечал отечественный исследователь, специалист по военному делу кочевников Азии Ю.С. Худяков, распространение с XIV в. огнестрельного оружия (сначала артиллерии, а затем и ручного) ознаменовало начало новой эры в военном деле. «Его освоение изменило все стороны военной деятельности, – указывал он, – включая производство военной техники, формы военной организации, приемы ведения боя и способы войны. Но кочевое общество, основанное на экстенсивной скотоводческой экономике и натуральном хозяйстве, оказалось не способным к освоению новых форм производственной деятельности с разделением и кооперацией труда и безнадежно отстало в военно-технической области, утратив и военное преимущество своего культурно-хозяйственного типа»536.

И хотя османы в XVI в. уже не были «чистыми» кочевниками, тем не менее, на наш взгляд, сказанное Ю.С. Худяковым имеет к ним непосредственное отношение. В самом деле, при анализе состояния и тенденций развития османской военной машины на исходе Средневековья и на заре Нового времени неизбежно складывается впечатление, что перед нами пусть и доведенное до высокой степени совершенства, но тем не менее все-таки в значительной степени средневековое, в целом традиционное восточное, кочевническое в своей основе войско (выделено нами. – П.В.).

Примечательно, что сами турки это осознавали. Так, османский писатель, дипломат и государственный деятельно 1-й половины XVIII в. Ибрагим Мутефферика в своем сочинении, совершив экскурс в древнюю военную историю, отмечал, что турки, подобно другим народам древности, поначалу «…по большей части действовали по старым формам и методам…», но впоследствии «…некоторые халифы исултаны ввели наемное войско и, организовав отряды пехоты и конницы под названием очагов, укрепили основы государства, упрочили порядок и закон и с помощью выдающихся лиц вступили на путь побед над врагами веры и их государствами…»537. Однако, хотя к началу XVII в. численность османской пехоты и артиллерии неизмеримо выросла со времен султанов XIV – 1-й половины XV в., тем не менее основу турецкой армии по-прежнему составляла иррегулярная конница. Как отмечал Ю.А. Каменев, «…сложившаяся в XV–XVI вв. военно-ленная система закрепляет обычное для феодальных войск предшествующих эпох преобладание конного ополчения, вооруженного холодным оружием – саблями, пиками, луком и т. д. На протяжении XVI–XVII вв. численность сипахийской кавалерии составляла 150–200 тыс. человек, тогда как пехотные части (в основном янычары) в XVI в. насчитывали не более 30 тыс., а в XVII в. порядка 50 тыс. человек…»538.

Эти цифры можно оспорить в большую или меньшую сторону, но сущность от этого не менялась – перед нами по-прежнему предстает, подчеркнем это еще раз, обычное азиатское, кочевническое войско, в котором преобладала вполне традиционная иррегулярная (выделено нами. – П.В.) легкая конница с не менее традиционным набором оборонительного и наступательного холодного и метательного оружия и соответствующей тактикой539. Пока не были разработаны колесцовый и батарейный кремневый замки, достаточно надежные и эффективные, иррегулярная конница не могла использовать огнестрельное оружие. Сидя в седле, тем более турецком, с фитильной аркебузой обращаться весьма и весьма затруднительно. Потому сипахи и акынджи предпочитали надежный, испытанный дедовский набор оборонительного и наступательного вооружения, и прежде всего лук, дротики и саблю, огнестрельному оружию. К. Збаражский в своем отчете писал о вооружении тимариотской милиции, что у нее «…виды оружия – почти все [те, что] применялись при Османе: джида – род копья с древком из индийского тростника, бывают и из легкой по своей природе древесины, очень гибкие, легкие в полете. Чтобы их упрочить, железный наконечник закаливают. Копий очень мало, и пользуются ими очень неумело, их применяют лишь албанцы и другие жители окраин государства. Могу определенно утверждать, что с Османом было не более 5 тыс. копьеносцев. Лук также применяют редко и плохо им владеют. Ружья имеются едва у одного из тысячи, обычно у наших ренегатов. Копья не годятся для атаки, разве только для схваток перед боем, когда приходится биться врассыпную и на легких (без панцирей) конях. [Тяжелое] оружие и панцири не используются…»540.

Между тем еще в древности были замечены преимущества, которые давала в сражении правильная организация и «регулярство» над пусть и численно превосходящими, храбрыми и умелыми, но неорганизованными отрядами воинов. Так, Страбон в своей «Географии» отмечал, что «…любая варварская народность и толпа легковооруженных людей бессильны перед правильно построенной и хорошо вооруженной фалангой» (Strabo. VII. III. 17). И снова, как это было в IV в. до н. э., иррегулярная кочевническая конница, столкнувшись с фалангой, только оснащенной огнестрельным оружием и действовавшей в тесном взаимодействии с кавалерией, спасовала. Искусный воин-индивидуалист, «ремесленник» от войны, не смог противостоять армии-машине, армии-мануфактуре.

Таким образом, вступив в единоборство с империей Габсбургов и столкнувшись с быстро совершенствовавшейся военной теорией и практикой европейцев, османы должны были, как испанцы в Нидерландах примерно в это же время, найти эффективное противоядие. Секрет побед оттоманских ратей над их многочисленными противниками крылся прежде всего, как уже было отмечено выше, с одной стороны, в тесном взаимодействии пехоты, конницы и артиллерии, с другой – в маневренности и высокой подвижности и с третьей – в высокой выучке и моральном духе войск. Однако в новых условиях, когда основной упор делался на ведение крепостной войны, когда быстро росло значение вооруженной огнестрельным оружием пехоты и артиллерии, в особенности тяжелой осадной, этого оказалось уже недостаточно. Мотивация османских воинов снизилась, равно как и уровень их подготовки. Прежнее техническое превосходство также сошло практически на нет, равно как и значение прежней иррегулярной конницы начало быстро падать. Что толку в быстроте и маневренности тех же акынджи и тимариотской милиции, если они с их средневековым набором оборонительного и наступательного вооружения не могли на равных сражаться с неприятельской пехотой, занявшей оборонительные позиции и готовой встретить лихие атаки османских наездников огнем в упор из мушкетов и картечью? Наращивание же огневой мощи неизбежно должно было привести к дальнейшему падению значения конницы и реструктуризации османского войска, его сближения с европейскими армиями.