Мне как раз отчаянно требовалась работа, а идея работать пианистом мне понравилась, однако я понимал, что играть придется часами напролет, а общий хронометраж мелодий, которые умел играть я, не превышал и тридцати минут. Это не говоря уже о том, что, честь по чести, я не заслуживал денег за такую работу и не чувствовал себя вправе отнимать хлеб у настоящих пианистов. Раньше я бы посоветовал ей подыскать кого-нибудь другого, а заодно и порекомендовал бы пару-тройку подходящих знакомых, но в тот раз я решил поэкспериментировать. Я согласился и сделал вид, что более чем гожусь для такой работы. Она купилась и попросила меня прийти первый раз в ближайшее воскресенье, то есть через два дня. По моим прикидкам, на разучивание новых мелодий и оттачивание техники игры мне требовалась как минимум неделя, но я не стал честно говорить ей об этом, а солгал насчет уже имевшихся у меня на те выходные планов, уверив ее, что в следующее воскресенье точно смогу приступить к работе.

Всю ближайшую неделю я готовился к своему первому рабочему дню на новом месте. Однако к следующему воскресенью играл я все еще достаточно посредственно и был абсолютно уверен в том, что своим исполнением поставлю ту девушку в неловкое положение и что ей придется искать способ вежливо меня уволить. Однако моя игра всех устроила, к моему великому изумлению. Я мог бы счесть это доказательством того, что я играл вовсе не так плохо, как мне казалось, но хоть я и учился лгать другим, лгать самому себе было выше моих сил – я понимал, что все дело было в том, что владельцы ресторана и менеджер просто не очень внимательно слушали, да и вообще, вероятно, весьма слабенько разбирались в музыке. Куда бы меня ни взяли, ни одна работа на свете не была способна убедить меня в том, что я был хорошим пианистом. Однако порыв сказать об этом вслух я все же подавил.

Я не очень хорошо себе представлял, как буду заниматься поиском квартиры без помощи Евы, ведь именно она нашла нам предыдущую. В отличие от меня, она умела правильно себя вести с риелторами и потенциальными арендодателями. Помимо проблем с общением, против меня играл еще и тот факт, что я был фрилансером, а значит не мог предоставить гарантий стабильного дохода, хотя бы по причине отсутствия постоянного работодателя. Мало кто горел желанием сдавать квартиру учителю игры на укулеле.

Я слышал, что ложь в таких вопросах была настолько обыденной, что стала практически неотъемлемой частью процесса поиска жилья, своеобразным общепринятым ритуалом[78]. Я связался с одним знакомым, который пару раз нанимал меня сочинять музыку для рекламных роликов, и попросил его написать мне рекомендательное письмо, согласно которому я работал в его конторе на полную ставку и получал весьма немалую зарплату. Открывая ответное письмо, я уже готовился к тому, что мой знакомый назовет меня в нем низкосортным мошенником и заодно дебилом, однако выяснилось, что он вполне готов был оформить для меня такую бумагу.

Арендодатель привез меня в ветхую древнюю однушку, отлично, впрочем, расположенную и стоящую при том вдвое меньше рыночной цены. Я собирался было сказать ему, что он вполне мог бы просить за нее существенно больше, но вовремя одернул себя и промолчал, стараясь игнорировать физически болезненные неприятные ощущения где-то в животе. Не обнаружив в квартире пожарного выхода, я решил было спросить, не потому ли квартиру сдавали за такие смешные деньги, что в случае пожара она стала бы смертельной ловушкой для всех находящихся внутри, но вновь против воли промолчал. В ответ на вопрос арендодателя насчет моей работы и финансового благополучия я соврал о своей вымышленной должности и назвал ему свою весьма немалую несуществующую зарплату – то была самая моя наглая ложь за всю прошедшую жизнь. Арендодатель тут же предложил мне заключить договор. Я попытался было показать ему лживое рекомендательное письмо, любезно предоставленное моим знакомым, но мужчина отказался даже взглянуть на него, заявив, что верит мне.

На каждую ложь мой разум отзывался мощным стрессом и острым чувством вины и ужаса. В конце концов в этом странном неприятном чувстве в животе я с удивлением опознал то, что называлось стыдом. Я совершенно не привык еще поступать так, как мне самому казалось неправильным. Спасение от связанных с этим неврозов я находил в мыслях о том, что в моих преступлениях не было жертв как таковых. Вообще, даже самая эгоистичная ложь с моей стороны часто оказывалась выгодна не только мне, но и моим собеседникам – ресторан получил искомого пианиста, а арендодатель – жильца. И все же я никак не мог отделаться от мерзкого чувства, что меня вот-вот поймают на том или ином вранье. Я мысленно представлял себе эти ситуации, и в каждой из них я сам занимал позицию возмущения и оскорбленности.

– Так ведь это вы все сами хотели, чтобы я лгал! – сказал бы я. – Вы вознаграждали меня за ложь и методично склоняли к ней!

Однако я достаточно быстро понял, что мало кто реагировал на ложь окружающих так же остро, как я – даже поймав меня на вранье и возненавидев за это, большинство людей все равно ничего не сказали бы вслух из вежливости. Это не говоря уже о том, что даже самое неблаговидное мое вранье не считалось в обществе чем-то особенно предосудительным. Вскоре мое беспокойство по этому поводу начало утихать. Словом, я потихоньку начал привыкать лгать.

На дворе было лето 2010 года. Прошло уже восемь месяцев после нашего с Евой расставания и год после того, как я послал отцу рукопись своей книги, а я все еще крайне редко общался с родителями. Однако мои эксперименты с ложью давали для наших редких разговоры отличную тему. Родителям она казалась столь же забавной и странной, как и мне самому.

– Это же просто с ума сойти! – говорил я. – Когда начинаешь вести себя, как все, то словно попадаешь в какой-то совершенно другой мир, в котором никто не содрогается в ужасе от твоих слов! В нем всем хорошо и славно живется, а даже если нет, то все равно все молчат об этом!

– Хорошо им, надо думать, – смеялся отец. В ответ на мои слова о добавлении десятков пустых льстивых клише в речь он сказал: – Мои коллеги на работе считали, что я вечно на них зол, а я все никак не мог понять, почему они дружно так решили. Мой психотерапевт сказал, что все дело было, по-видимому, в том, что я в разговоре сразу переходил к делу, опуская ненужные прелюдии типа «как дела?» и «рад вас видеть».

– А ты пробовал сначала говорить все это? – полюбопытствовал я.

– Ага, пробовал. Проблема тут же решилась!

Отец захохотал, как мне показалось вначале, над тем, как он не понимал всего этого раньше. Затем я понял, что на самом деле он смеялся над тем, что такая мелочь оказывала каким-то образом такое значительное влияние на общение с окружающими.

– Я стал подыгрывать, конечно, – продолжил папа. – Хоть и испытывал некоторое омерзение к тому факту, что этим людям так отчаянно требовалось слышать от меня подобные слова, – он тяжело вздохнул. – Столько раз я не мог понять причин той или иной реакции окружающих, что мне в итоге потребовались услуги психолога. Я тогда не понимал, как меня воспринимали другие.