— Да? — усмехнулся я. — Надеюсь, в героическом виде?

— Мы в окрестностях Филино встретились как будто.

— Ну бывает.

Я вдруг обнаружил себя сидящим за компьютером и печатающим какие-то бессмысленные строки, всем своим видом показывая, что мне пора работать. Даже не знаю, почему я так сделал.

Алиса отошла в дальнюю часть ньюсрума и там села за стол сисадмина Олега. Меня так и подмывало снова подойти к ней, извиниться за сухость, поговорить. Но пока я решался, Алик выскочил из своего аквариума и быстро пошёл между столами к выходу, жестом показывая Алисе следовать за ним. Он был раздражен.

Глядя им вслед, я размышлял, какое приворотное зелье могло скрепить эти отношения? Даже их контуры в просвете коридора выглядели фигурками из разных наборов. Крепкий, но слегка косолапый Алик напоминал гнома. Алиса была похожа на фею.

Скоро ушёл и Гриша. Когда всё затихло, Самохин прекратил стучать по клавиатуре, развернулся ко мне вполоборота и сказал:

— Шикарная баба.

— Шикарная — да, — отозвался я равнодушно и от этого почувствовал унижение, будто я неспособен оценить её самостоятельно. — Но пара странная. Не понимаю, как она могла клюнуть на такого Винни Пуха.

Самохин усмехнулся:

— Нет, тут всё как раз понятно. Алик нормальный мужик. Альфа-самец такой. Лидер. Фасонит немного, но сейчас, знаешь, бабы на другое смотрят. Нет, тут как раз всё понятно.

У Самохина всегда всё понятно.

Я вернулся к своей писанине и обнаружил удивительную метаморфозу. Зрительный зал, все эти безликие критики, глядевшие на меня из темноты, вдруг исчезли. Осталась только Алиса. Я чувствовал её присутствие, как если бы она продолжала стоять за моей спиной.

Мысли потекли на лист. Я начал с описания Филино, небольшого села между полей и рощ, где бегут по земле тени облаков и ходят по берегам реки тени другого рода: худые мазутные коровы. Истории Филинцев я привел без сгущения красок; я описал их разными: больными и отчаявшимися, спившимися, работящими.

Я рассказал о закрытости Филино в годы существования 69-ой ракетной дивизии и о повышенном интересе к тамошним проблемам в конце 90-х, когда сняли режим секретности. Я упомянул рассказ Алисы о фельдшере, собиравшим в пакетик срезанные волосы.

«Этот интерес, немыслимый в советские годы, должен был привести к результатам, но за двадцать лет не выяснилось ничего нового. Филино попало в медийную ловушку: то, что не порождает сенсации, надоедает. Интерес к посёлку угас, но проблемы остались», — писал я.

Позвонила Оля. Ей не нравилось, что я второй вечер подряд прогуливаю ужин, тем более, были приглашены тесть с супругой и Олина сестра. Я сказал, чтобы начинали без меня.

Я вернулся к рассказу о жителях, которые перестали жаловаться и ждали конца. Я сделал ссылку на форум, где женщина под ником Asya19 рассказывала о смерти отца.

Я рассказал о точке в нескольких километрах от села, где мы нашли сильное ионизирующее излучение. Я рассказал о кладбищах, которых в Филино больше, чем медицинских пунктов.

Самохин ушёл домой. Снова позвонила Оля. Мы поговорили на повышенных тонах, и я почти бросил трубку, потому что мысли прилили к голове хуже насморка. Я ощутил зуд, будто собираюсь чихнуть и застучал по клавиатуре, коверкая слова и переставляя буквы.

Я упомянул, что вблизи Филино находится некий объект, о котором почти нет информации, кроме списка его многочисленных госзакупок. Я предложил читателям подумать, может ли существовать гипотетическая связь между этим объектом и заболеваемостью Филино, а заодно решить, почему десятки комиссий, посетивших Филино двадцать лет назад, не заметили столь очевидного слона?

Я описал проект «Зари-2» (как прозвал его сам) — хранилища радиоактивных отходов на юге области, — и сделал ссылку на вышедшую ранее статью Самохина. «После общественных слушаний опубликован 300-страничный документ ОВОС, в котором лишь в одном абзаце упоминается источник радиоактивных отходов. Упоминается, но не конкретизируется. Это оставляет открытым вопрос: какими именно отходами планируется заполнить 32 укрепленных хранилища нового могильника?», — писал я.

Для усиления красок я упомянул вчерашнюю поездку, не конкретизируя место: лес, забор, распятый Буратино, заброшенная эстрада и постройка, скрывающая ход в подземелье. Сколько микрорентген показал бы дозиметр в этом тоннеле?

Последний вопрос был адресован уже не читателям. По-хорошему, нужно было выяснить это самому. Но лезть туда в одиночку не хотелось.

Я зашёл в соцсети и увидел, что мой первый информатор Guillo в сети. Я написал ему:

«Привет, вчера был проездом у „Зари“, видел недалеко какую-то постройку с тоннелем, уходящим под землю в направлении комбината. Как думаешь, стоит туда слазить? Вход открыт, не охраняется».

Я прицепил фотографию места. Как и предыдущее сообщение, это осталось без прочтения. Возможно, Guillo включил меня в черный список.

Я ещё раз перечитал статью, испытав удовлетворение. В ней было спокойствие, которого не достает крикливым жёлтым публикациям, и всё же в процессе чтения чувствовалось нарастание тревожной атмосферы, которая разряжалась вспышкой озарения после косвенного, ни к чему не обязывающего упоминания «Зари». Я ничего не утверждал, и всё же мысль читалась между строк. Шах и мат, Скрипка.

Эта не статья-обвинение. Это статья, призывающая изучать вопрос дальше. Я хорошо уяснил, где проходит красная черта.

Внося мелкие правки, я перечитывал статью заново, и после четвертого круга понял, что от усталости могу что-нибудь испортить.

Я долго выбирал название и в конце концов остановился варианте: «Загадки Филино: что отравляет жителей самого мрачного посёлка области».

Было полдесятого. Оля позвонила в третий раз, и я, извинившись, пообещал выехать через пять минут.

Перед отъездом я отправил статью сам себе по почте, а потом три раза проверил, ушло ли письмо, сохранилось ли оно в папке «Отправленные» и ту ли версию статьи я послал. Файл назывался нейтрально — «Белый вариант».

Напоследок я полез в соцсети. Один из френдов, начинающий пенсионер, любитель антикварных изделий и краевед, разродился вдруг невероятном постом с хештэгом #бывшие, в котором скрупулезно перечислял своих пассий. Их оказалось восемнадцать штук — на трёх он был даже женат. Он не называл фамилий, но каждую как-нибудь характеризовал:

«Мариночка, столько лет прошло, а я до сих пор помню запах её волос. У Анюты был собака, вроде пуделя, которая очень ревновала ко мне, стоило появиться на пороге, лай стоял до потолка. Симу я встретил на конференции в Ялте, и надо же так совпасть: мы оказались соседями по саду…»

Бывшие стали для него антикварными изделиями. Они мумифицировались в его памяти. Он писал о них, как пишут в мемуарах. Он сдувал с них пыль, поправлял макияж и думал, наверное, что оказывает им честь.