огульная гарантия прав в итоге сделает допрос как следственное действие бесполезным, оставит множество преступлений без ответа и множество виновных – без наказания. Поэтому идеалы слегка разбавлены – причем небольшой ценой в виде совести следователя.

В конце концов, именно юристы, мастера компромисса нашего времени, подписав это решение, остались чистенькими в общественных судах, где права и процесс блюдутся со всей преданностью. А детективам остается делать предупредительный выстрел Миранды, чтобы сначала гарантировать права человеку, а потом обманом заставить от них отказаться. В этом смысле Миранда – не более чем символ, утешение общественной совести, которая не может примирить либертарианские идеалы с тем, что должно произойти в полицейской допросной. Наши судьи, наши суды, наше общество в целом требуют и рыбку съесть, и косточкой не подавиться – и права соблюсти, и преступников наказать. И все мы решительно настроены поддерживать иллюзию, будто в той комнатушке возможно все и сразу. Грустно понимать, что это лицемерие – необходимое творение наших лучших юридических умов, которые, похоже, смотрят на процесс допроса так же, как все мы смотрим на сосиску: нам бы ее на тарелочке с яичницей и тостом; а о том, как она делается, особо знать не хочется.

Встав перед этой дилеммой, детектив делает свою работу единственным возможным способом. Он следует букве закона – ну или почти, лишь бы не поставить под удар дело. И точно так же старательно игнорирует дух и цель закона. Он становится торгашом, таким же вороватым и сладкоязычным прохвостом, какие впаривают поддержанные машины или алюминиевый сайдинг – и даже хитрее, если учесть, что продает он длительные тюремные сроки клиентам, кому этот продукт на фиг не сдался.

Ложь, будто общение с полицией – в интересах подозреваемого, вечно будет катализатором любого уголовного допроса. Это вымысел, часами выдерживающий огромный вес логики более-менее благодаря одной только способности детектива контролировать допросную.

Хороший детектив контролирует окружение с того самого мгновения, когда подозреваемого или молчаливого свидетеля сажают в звуконепроницаемую кабинку помариноваться в одиночестве. Закон гласит, что человека нельзя удерживать против воли без предъявления обвинения, но те, кого закидывают в допросную, редко задумываются о своем правовом положении. Они курят и ждут, отрешенно уставившись на четыре желтые стены из бетонных блоков, грязную жестяную пепельницу на простом столе, зеркальное окошко и заляпанную акустическую плитку на потолке. Тем, кому хватает духу спросить, арестованы ли они, часто отвечают вопросом на вопрос:

– А что? Надо?

– Нет.

– Тогда сиди и не вякай.

Контроль – вот причина, почему подозреваемого сажают как можно дальше от двери, почему свет в помещении можно включать только с ключом, всегда хранящимся у детективов. Каждый раз, когда подозреваемому приходится просить или когда ему предлагают сигарету, воду, кофе или сходить в туалет, он вспоминает, что потерял контроль.

Когда приходит детектив с ручкой и блокнотом и начинает вводный монолог, которому неизменно подвергаются потенциальные подозреваемые или свидетели, у него на уме две задачи: первая – подчеркнуть свой полный контроль над процедурой; вторая – не дать подозреваемому раскрыть рот. Потому что если подозреваемый или свидетель успеет ляпнуть, что хочет адвоката, – недвусмысленно попросит о консультации и откажется до этого отвечать на вопросы, – все кончено.

Чтобы это предотвратить, детектив не допускает, чтобы его перебивали. Обычно речь начинается с того, что детектив представляется и доверительно признается: вам двоим предстоит разгрести серьезную кучу дерьма. Впрочем, тебе повезло: он, детектив, человек честный и понимающий. Вообще-то даже славный парень – спроси любого коллегу.

Если тут ты попытаешься заговорить, детектив перебьет и скажет, что тебе еще дадут слово. Прямо сейчас, неизменно говорит детектив, тебе надо знать, как видит дело он. Затем уведомит, что он очень хорош в своей работе, что в его долгой легендарной карьере совсем немного глухарей, зато есть целый вагон тех, кто врал ему в этой самой комнате и сейчас сидит в камере смертников.

Контроль. Чтобы его сохранить, говоришь все, что придется. А потом повторяешь и повторяешь, пока не добьешься своего, ведь если подозреваемый хотя бы на секунду поверит, что может повлиять на события, то он просто потребует адвоката.

В результате правило Миранды становится психологическим барьером, напряженным моментом, который нужно аккуратно ввести в допрос. Для свидетелей предупреждение и вовсе не требуется, детектив может часами напролет допрашивать осведомленных о преступлении, даже не вспоминая об их правах. Но стоит свидетелю вдруг заикнуться о чем-нибудь инкриминирующим его самого, он по определению Верховного суда становится подозреваемым, а значит, должен быть извещен о правах. На практике линия между потенциальным подозреваемым и подозреваемым тонкая, и в любом американском отделе убийств можно видеть, как детективы сгрудились перед допросной и спорят, пора уже зачитывать Миранду или нет.

В Балтиморском департаменте, как и во многих других, подозреваемый подтверждает понимание своих прав в письменном виде. В городе, где иначе девять из десяти подозреваемых заявят, что им ни разу не зачитали Миранду, бумажка обязательна. Более того, детективы обнаружили, что бумажная форма вместо устного разъяснения прав часто размывает суть предупреждения. Хоть она и предостерегает подозреваемого об опасностях допроса, она же его приобщает, вовлекает в процедуру. Это подозреваемый держит ручку и расписывается у каждого пункта и внизу страницы; это подозреваемого просят помочь с бумажной работой. Со свидетелями тот же эффект достигается с помощью анкеты, когда им скорострельно задают три десятка вопросов. Форма не только сохраняет важную для детективов информацию – имя, прозвище, рост, вес, цвет кожи, место работы, описание одежды на момент допроса, проживающие в Балтиморе родственники, имена родителей, супруги, парня или девушки, – но и приучает свидетеля отвечать еще до начала собственно допроса.

Даже если подозреваемый просит адвоката, он обязан – по крайней мере, если трактовать Миранду агрессивно, – четко заявить: «Я хочу поговорить с адвокатом и до этого не буду отвечать на вопросы».

Скажешь что-то менее определенное – дашь хорошему детективу свободу для маневра. Разница тут тонкая и семантическая.

– Может, мне стоит поговорить с адвокатом.

– Может, и стоит. Но зачем тебе адвокат, если ты ни при чем?

Или:

– По-моему, мне нужен адвокат.

– Тогда определяйся. Потому что если вызовешь адвоката, я помочь уже ничем не смогу.

И опять же: если подозреваемый просит адвоката, но сам продолжает отвечать на вопросы до его прибытия, то его права не нарушены. Если адвокат приходит, то детективы обязаны известить подозреваемого, что юрист уже в здании, но если он сам желает продолжать допрос, то впускать адвоката полиция не обязана. Короче говоря, подозреваемый может потребовать адвоката, а вот адвокат