— Вы действительно больны, Эйзнер, или я чего знаю? — спросил он.

Она позвонила ему на голосовую почту в шесть утра бы оставить сообщение, но он снял трубку на втором гудке. Генри всю жизнь не спал воскресными ночами, поэтому взял за обычай по понедельникам приезжать в офис в четыре или пять утра, утверждая, будто эти несколько часов в одиночестве — единственное по-настоящему рабочее время за всю неделю. В своих страданиях Ли об этом позабыла.

— О чем вы говорите? — спросила Ли с довольно правдоподобным возмущением. — Конечно, я действительно больна. Почему вы должны думать иначе?

— О, не знаю, может, потому что за все годы вашей работы здесь вы ни дня не болели. Кроме того, Джесс Чэпмен — только что сошедший с борта самолета в Азии — оставил мне три сообщения вчера и два уже сегодня утром. Просто интуиция.

— И что же он сказал? — поинтересовалась Ли.

В душе она знала, что их профессиональные отношения, по сути, окончены, но ей хотелось лично сообщить об этом Генри, когда она будет готова.

Ли услышала, как Генри что-то отхлебнул, а затем прищелкнул языком.

— Да ничего он не сказал. Заверял, будто всего лишь «напоминает о себе», «поддерживает связь» и «хочет поздороваться», что в устах мистера Чэпмена с таким же успехом может означать: «Мы тут кое-что запороли, и я пытаюсь выяснить, знаете ли вы, в чем дело».

Ли вздохнула — на нее произвела впечатление проницательность Генри и разобрала злость на «прозрачность» Джесса.

— Ну, за Джесса я говорить не могу, но, насколько мне известно, докладывать не о чем. Рукопись еще не на том этапе, на котором мне бы хотелось, но поводов для беспокойства нет, — заверила она с самообладанием, которого не чувствовала.

Генри мгновение помолчал, хотел что-то сказать, но передумал.

— Значит, это ваша история и вы ее придерживаетесь? Хорошо. Я ей не верю, но приму — пока. Однако едва возникнет что-то, способное поставить под угрозу дату выхода книги, я хочу об этом знать. Мне все равно, в какое время дня или ночи я получу эту информацию и каким образом, хоть почтовым голубем, но я хочу знать. Договорились?

— Конечно! Генри, вам не нужно напоминать мне, насколько это важно, клянусь. Я обещаю, что справлюсь. И мне очень неприятно сворачивать разговор, но сейчас у меня такое ощущение, будто я глотаю стекло.

— Стекло, да что вы?

Ли кивнула, хотя никто ее не видел.

— Да, думаю, это стрептококк, поэтому и завтра, наверное, не выйду. Но ноутбук у меня дома, и, разумеется, я всегда на связи по сотовому.

— Что ж, поправляйтесь. Я рад этому нашему разговору.

Болезненный прострел в шее вернул Ли к массажу, на который она записалась, едва распрощавшись с Генри. Она дернулась.

— О, простите, — сказала массажистка. — Слишком сильно надавила?

— Нет, ничего, — солгала Ли.

Она знала, что ответная реакция во время массажа допускается, и глупо платить бешеные деньги, не получая от этого удовольствия, или, еще хуже, выдерживать час боли, но сколько Ли ни убеждала себя в этом, сказать ничего не смогла. Каждый раз она клялась себе, что заговорит, но, стиснув зубы, вновь и вновь терпела слишком сильный нажим, слишком громкую музыку или холод в комнате. Может быть, она боится ранить чувства массажистки? Вот это ирония! Никаких угрызений совести по поводу обманутого жениха, но ни единого слова чужому человеку, которому платишь деньги и от коего предпочитаешь получать более мягкие прикосновения! Ли с отвращением покачала головой.

— Я делаю вам больно? — спросила девушка в ответ движение Ли.

— Вообще-то это слабо сказано. Больше похоже на избиение профессиональным боксером, — не задумываясь ответила Ли.

Девушка рассыпалась в извинениях:

— Господи, я и понятия не имела. Простите, пожалуйста. Я, конечно, могу действовать гораздо мягче.

— Нет-нет, извините. Я… э… ничего такого в виду не имела. Просто… э… сорвалось. Все отлично, — поспешила заверить ее Ли. И почему она не может держать язык за зубами?

Этим утром массаж показался хорошей идеей — если ей когда и требовалось расслабиться, так это сейчас, а один из авторов прислал ей подарочный сертификат на Рождество, поэтому Ли не чувствовала себя виноватой, тратя деньги, — но массаж пока не дал ничего, кроме продолжительного отрезка времени в одиночестве и покое, в течение которого Ли могла только думать.

Сегодня вечером, за ужином, они с Расселом планировали обсудить свадьбу, и ничего более страшного в своей жизни Ли припомнить не могла.

— Мышцы шеи у вас здорово напряжены. У вас в последнее время было много стрессов? — спросила девушка, совершая ладонью все те же болезненные круговые движения.

Ли промычала в ответ что-то нечленораздельное, надеясь, что девушка уловит ее незаинтересованность в болтовне.

— Да, могу себе представить. Люди всегда удивляются, откуда мы знаем об их неприятностях, а я всегда отвечаю, мол, этому нас и учили, понимаете? Естественно, любой может размять вам спину, но только профессионал выявит особые болевые точки и сможет их расслабить. Так что это? — спросила она.

Говорила массажистка мягко и негромко, но так быстро, что и сама казалась озабоченной. — Что — что? — переспросила Ли, раздраженная необходимостью участвовать в разговоре.

— С чем связан ваш стресс?

Для человека, который перестал ходить к психоаналитику, посчитав, что это слишком разоблачающая процедура, подобные вопросы восторга у Ли не вызвали. Как и вообще любые расспросы о чем бы то ни было. И в то же время она была совершенно неспособна выдавить несколько простых слов, вроде: «У меня болит голова, вы не против, если я просто спокойно у вас тут полежу?» Вместо этого Ли сочинила какую-то невнятную историю о поджимающих на работе сроках и давлении в связи с планированием идеальной гринвичской свадьбы. Интересно, какую реакцию она вызвала бы, описав истинный источник своего напряжения, а именно тот факт, что переспала с одним из своих авторов (и под «переспала» на самом деле подразумевала: «имела лучший секс в своей жизни во всех мыслимых позах и вариантах в течение десяти часов, полностью отключивших ее мозги»), а сама тем временем продолжала играть роль любящей и взволнованной невесты по отношению к своему милому, поддерживающему ее и абсолютно ничего не ведающему жениху.

К концу массажа Ли чувствовала себя чуть более встревоженной и значительно менее расслабленной. Она оделась, не потрудившись даже смыть ароматические масла, и мысленно попыталась подготовить себя к расхлебыванию каши, которую сама же и заварила. На самом деле она хотела возвратиться в дом своего детства, свернуться калачиком под одеялом и погрузиться в какой-нибудь фильм. Ей так этого захотелось, что она уже готова была поехать в автомобиле Рассела к своим родителям, когда в мозгу вспыхнула другая картинка. Там тоже присутствовали мягкий плед и любимые романы, но, кроме этого, еще и ее родители, прибывшие домой и забрасывающие ее вопросами. «Почему ты здесь в середине рабочей недели? Где Рассел? Как продвигается работа? Когда мы составим меню для приема? Что происходит с книгой Джесса? Когда вы собираетесь зарегистрироваться? Почему у тебя такой несчастный вид? Почему? Где? Когда? Скажи нам, Ли, скажи нам!» Тупая боль в голове теперь превратилась в острую, и Ли вдруг почувствовала себя толстой из-за липкого слоя оставшегося на коже массажного масла.