— Проверь этого, по паспорту. Пошарьте у него в квартире, может, найдете чего.

Омоновец машинально спрятал портмоне в карман и долго смотрел вослед боевому другу, не зная, что теперь действительно видит его в последний раз.

Еле держась на ногах от усталости, Тиллим Папалексиев поймал такси и, удобно устроившись на заднем сиденье, предался раздумьям. «А все-таки здорово быть десантником! — представляя насыщенную походами и героическими эпизодами жизнь, мыслил Папалексиев. Ему было жаль себя за то, что он не принадлежит к числу доблестных ребят в тельниках и голубых беретах. — Будь у меня еще одна жизнь, обязательно пошел бы служить десантником. Пал бы смертью храбрых, как Никита. Классный, наверное, парень был! Пал бы я на поле боя и стал бы настоящим героем, без всяких бабкиных выкрутасов и шарлатанства. А ведь не будь Авдотьиной бабки, не узнал бы я ни об афганских братках, которые горой друг за друга, ни о Захаре! Жаль, обманул парня…»

Внезапно раздумья Папалексиева прервал грубый голос шофера:

— Вылезай, приехали!

За стеклом «Волги» Тиллим увидел какой-то унылый пустырь:

— Вы куда меня завезли? Где мой дом?

В ответ плечистый таксист бесцеремонно вытолкал сбитого с толку пассажира из машины. Тиллим и опомниться не успел, а серой «Волги» как не бывало! Он огляделся по сторонам: зрелище, открывшееся взору, было поистине страшно. Среди растрескавшейся черной пустыни без конца и края одиноко стояла обугленная цитадель Петропавловской крепости, похожая на руины древности, пережившие нашествие не одной дикой орды. Наклоненный шпиль собора, лишенный Ангела, заржавленной иглой впивался в небо, столь же черное, как и земля. Горизонт в этой апокалиптической картине вообще отсутствовал, и от этого невозможно было определить, где кончается земная пустыня и начинается небесный свод. Только над крепостью каким-то лихорадочным пламенем горело солнце, стоявшее в зените. Но это было странное солнце — одинокий фонарь, освещающий картину всемирной катастрофы. Излучаемый им свет вырывал из мрака контуры крепости, и только шпиль собора, несмотря на свой жалкий, запущенный вид, сам светился, распространяя вокруг себя золотистую ауру, и было непонятно, почему среди глобального краха теплится еще этот узенький просвет надежды. Тут до слуха Папалексиева донесся мерный цокот копыт. Сначала он возник где-то далеко, на периферии сознания, едва уловимой ритмической дробью, потом стал усиливаться, расти и в какой-то момент превратился в грохочущую поступь зловещей силы, готовой уничтожить все на своем пути. Наконец громоподобный стук копыт приблизился вплотную к Тиллиму. В ужасе он оглянулся и увидел за спиной оскаленные морды мчащихся кобылиц, их огромные ноздри, дышащие ему в лицо горячим паром. Смертельный ужас охватил Тиллима, в единый миг вся жизнь промелькнула перед его глазами, от разговора с бессердечным таксистом до первого крика, которым он когда-то известил мир о своем рождении. Душа его, казалось, вот-вот покинет тело, но разве может человек до конца постичь промысл Высших сил? Внезапно Тиллим сообразил, что уже стоит на гигантской колеснице, подобной той, которая венчает арку Главного штаба, и держит в руках тяжелые вожжи, а роскошные кобылицы с неистовым ржанием бьют копытами землю, потряхивая гривами. Тут же он был оглушен грозными звуками женского голоса:

— Ты добьешься всего, о чем мечтаешь!

Прежде чем бешеные лошади сорвались с места, Тиллим успел обозреть окружающее пространство с высоты колесницы. Отсюда открывалась картина еще более ужасающая: величественной панорамы невских берегов не было, не было и самой Невы, в беспредельные дали простиралась выжженная земля без каких-либо признаков жизни. Адмиралтейства, Исаакия, Стрелки с античным храмом Биржи в обрамлении Ростральных маяков — всего этого словно никогда не существовало, и даже там, где глаз петербуржца привык видеть двухсотлетнюю резиденцию Русских Императоров, лежала все та же растрескавшаяся пустыня, обжигаемая безжалостным ветром, несущим пепел и зловоние. Тиллим не читал Апокалипсис Иоанна Богослова, не был знаком с Дантовым «Адом», о существовании мрачных полотен Босха даже не подозревал, но в голове его родилось страшное убеждение: «Это конец света. Земля превратилась в ад, а всему виной я, „героический Тиллим Папалексиев“!»

Лошади опять понесли. Поднимая клубы пыли, колесница летела не разбирая дороги вокруг обрушившихся крепостных стен по маршруту ежедневных Тиллимовых пробежек, только в обратном направлении. «Ты добьешься всего, о чем мечтаешь!» — стучало в мозгу у Папалексиева. Взгляд его упал вниз, на дорогу, попираемую копытами взмыленных кобылиц: впереди, на самом пути мчащейся колесницы, точно попадая в колею, показались два ряда странных шарообразных препятствий, с расстояния напоминающих бородавки на человеческом теле, разросшиеся до размера небольшой тыквы. Они должны были вот-вот попасть под колеса, и у Тиллима мелькнула мысль: «Надо бы их объехать!» Он попытался натянуть вожжи и свернуть в сторону от опасной колеи, но в этот миг услышал жалобный детский голос:

— Дядь, а дядь! Оставьте половинку гамбургера — я очень голоден!

Пораженный Тиллим, не зная, что и думать, присмотрелся к дороге, и сердце его ушло в пятки: возвышаясь над землей ровными рядами на небольшом расстоянии друг от друга, на Папалексиева глазели его собственные головы с одинаковым выражением лиц, причем детский голос, несомненно, принадлежал первой, располагавшейся ближе всех к смертоносной колеснице, остановить которую Тиллим не мог, как ни бился. «Господи!» — только и успел подумать он, а в ушах уже стоял омерзительный хруст черепа, лопнувшего под колесом, похожий на треск раздавленной тыквы. Кровавые брызги попали прямо в лицо Тиллиму, и он чуть было не выпустил вожжи. Следующая голова незамедлительно отреагировала на эту ужасающую подробность убийства:

— Умный любит ясное, а дурак красное! — И ее тут же постигла участь первой.

В этом кромешном аду Папалексиев уже ничего не соображал: он в ужасе давил свою голову, вернее, головы, и в то же время голова его наблюдала за этой изощренной казнью!

— Куй железо, пока горячо! — отчаянно заявила очередная буйная головушка перед тем, как навсегда умолкнуть под колесом.

— Моисей Соломонович говорил мне, что… — не успела поделиться важной информацией другая.

— Как есть хочется, а Марья там пельмешки готовит… — мечтала вслух еще одна голова, обладателю которой не суждено уже было отведать Марьиных пельмешек.

— А вам нравится Джойс? — вопрошала очень умная голова, не утратившая профессионального любопытства даже в столь прискорбный миг.

— А мы, между прочим, с почтенным батюшкой вашим, Василием Ивановичем, коллеги, — укоряла своего убийцу голова не менее интеллигентная.

— Дорогой мой, да я тебя к себе в Эмираты заберу, хочешь? — заискивала по-арабски заморская голова, надеясь избежать участи своих предшественниц.

Торчащие из-под земли хрупкие вместилища человеческого разума лепетали на разных языках — по-французски, немецки, даже по-японски. Каждая голова прощалась с жизнью по-своему: одна с истинно христианским смирением, другая юродствовала, третья взывала о пощаде. Какая-то отпетая башка разразилась угрозой в адрес возницы: