– Да, княже, и словаков, и белых хорват, – успокоил его осанистый воин.

– Сколько же лет прошло, как проехал я этой самой дорогой? – спросил, ни к кому не обращаясь, седовласый, когда спустились с холма и продолжили путь. Он подсчитал про себя прошедшие лета и подивился: ужели почти четверть века? Считай, целая человеческая жизнь, ведь в наше неспокойное, весьма обильное на войны время и до полнолетия многие не доживают. Сколько сотоварищей схоронил он за прошедшие годы, пожалуй, и не посчитать, одних забрали вражьи клинки и стрелы, иных хвори да всякая нежданная погибель, и лишь немногих старость. «Для чего Всевышний доселе хранит меня, зачем я нужен ему здесь, на этом свете? – размышлял седовласый, глядя на проплывающие мимо поля, леса и перелески, высокие холмы, переходящие к северу в настоящие горы и, в то же время, видя лики прежних друзей и знакомцев, что сами собой выплывали один за другим, словно идущие по узкой тропе сквозь густой утренний туман образы. – Четверть века – это много, кто из них ещё жив, и как нынче выглядит? Сам-то вон весь сивый стал, в масть своему боевому коню. А, поди ж ты, на старости лет вдруг да понадобился». – Седовласый грустно усмехнулся, продолжая плыть в облаках воспоминаний, из которых большей частью и состоит жизнь долго пожившего на свете человека. Привитая отцом ещё в юности способность пребывать как бы сразу в двух мирах – в яви, требующей постоянного внимания и быстрого решения; и в мире мыслей и образов, – давала возможность легко одолевать любую дорогу, не тяготясь её однообразием. Теперь они шли вдоль невысокого хребта, за которым где-то струится неугомонная Тыша-река. Протекая среди гор, она имеет быстрое течение и чистую прозрачную воду; на равнине же её течение замедляется, вода мутнеет, превращая прибрежные места в обширные болота, за что река и получила название «Тыша» – тихая.

Ещё немного и отряд вступит в земли белых хорват.

Послышались возбуждённые голоса и дробный конский топот. Пелена задумчивости исчезла с лика седовласого, уступив место внимательной сосредоточенности.

– Княже, там воины, их вдвое больше нашего, а может и втрое! – выпалил молодой дозорный, сухощавый и подвижный.

– Угры? – посуровел князь, но ни одним движением лика не выдал беспокойства.

– Нет, княже, но и не белые хорваты, хотя вроде по-словенски рекут. Стислав им навстречу поехал с двумя дозорными, а меня упредить послал, – доложил воин.

– К бою! – негромко, но властно молвил седовласый, и сотники тут же подали условные знаки насторожившимся десятникам. Те живо выстроили свои десятки, воины изготовились к возможной схватке, извлекши мечи из ножен и переведя луки и колчаны в боевое положение.

Чужой нестройный отряд появился из чрева утонувшей в зелени низины. Воины были одеты разномастно и вооружены не так, как моравчане, – большая часть имела топоры, кистени, чеканы и булавы с ременной петлёй из толстой кожи. Старший дозора моравчан Стислав и два его воина ехали рядом с широкоплечим незнакомцем, явно главой неизвестного отряда. Волчья накидка на его могучих раменах была посечена в нескольких местах, рука выше запястья перевязана холстиной с проступившим на ней рудым пятном. Следы недавней схватки имелись и у других воинов, выглядевших злыми и хмурыми. Широкоплечий что-то отрывисто толковал Стиславу, а тот кивал, иногда вставляя несколько слов. Оба отряда замерли друг против друга на расстоянии не более полусотни шагов, разглядывая случайных встречных. Затем широкоплечий подал команду, и его люди потянулись влево по пологому хребту. Проводив очами чужаков, Стислав с воинами подъехал к князю.

– Это уличи, княже. Рекут, что три дня тому схватились с дружинниками киевского воеводы Свенельда и после тяжкой рубки ушли только малой частью. Сей воевода осаждает их стольный град уже два лета, требует Киеву подчиниться и дань платить, – доложил старший дозора.

– Воеводы Свенельда? – вскинул бровь седовласый.

– Точно, княже, имя это уличи не раз недобрым словом поминали, пока мы вместе ехали! – уверенно ответствовал Стислав.

Брови князя нахмурились, в очах отразилось внутреннее напряжение мысли.

– Поторопимся, братья! – молвил он, пришпоривая коня.

Князь Игорь вернулся в терем поздно, день выдался хлопотный, даже суетной, – то суд рядить пришлось, то в Ратном стане с воеводами и темниками решали, сколько да каких дружин может понадобиться для похода, о котором пока никто, кроме ближников, знать не должен. Долго и горячо спорили, утрясая вопросы. Потом с главным казначеем не менее трудный разговор был. Он, знамо дело, на то и казначей, чтобы княжескую скарбницу в целости держать, да какой же поход без растрат.

– Фу, лепше в седле день пробыть, чем всякие такие дела решать! – облегчённо вздохнул князь у крыльца, передавая стременному поводья.

– Княгиня вернулась после полудня, – доложил теремной охоронец.

«Ага, тоскливо одной в загородном тереме, особенно, когда молодой воевода Свен в походе», – с некоторой издёвкой подумал про себя князь.

С годами их свары с Ольгой сами собой притихли, то ли сойдя на нет, то ли затаившись до времени. Но вовсе не оттого, что теперь вся любовь Игоря доставалась жене, напротив, он ещё меньше стал бывать в тереме. Жара сменялась стужей, а потом опять зима менялась с летом местами, всё глубже втягивая князя в текучку повседневных дел и забот. Годы пролетали, что твои перелётные птицы, вроде бы только что из-за виднокрая появилась дружная стая и прозвучал первый крик вожака, а уже глядь – и последняя уставшая птаха замыкает общий строй с другой стороны небесной закраины. Ушёл, как птаха в Ирий, его верный стременной Зимород, перед которым он всегда где-то глубоко в душе ощущал свою вину. Его место занял юный Свен. А вот уже и не стременной он, а бравый да удачливый сотник, потом тысяцкий. И вот недавно попросил княжеского соизволения приструнить непокорных уличей и заставить их дань Киеву платить. Игорь поразмыслил и поручил ему сие нелёгкое дело, ведь уличи своенравны, что конь необъезженный. Сумеет ли Свен его оседлать, как раз дело и покажет. А коли получится, то станет Свенгельд воеводой всей Киевской дружины, а не только Варяжской. Да, летит время, с каждым разом замечаешь, что седина всё больше отбеливает власы, а на челе прибавляются морщины, и хоть не жена он, чтобы лишней морщине печалиться, но всё же…..

Игорь уже не так ревностно относился к своей княгине, а боле предпочитал отдыхать душой и телом, когда того требовала плоть, с жёнами помоложе. Ему казалось, что после такого «отдыха» он и сам словно скидывал лета.

Оттого и просьбу жены выстроить для неё в лесу под Киевом хоромину загородную, уважил. Терем ей каменный поставил, как строят на Заходе и в Византии, гридней и охоронцев дал, сколько требуется. Пусть живёт своей жизнью и командует своей челядью, как ей нравится. Сейчас, вспоминая ту давнюю свару со Старшим из-за Ольги, он только ухмылялся своей былой горячности. «Радоваться надо было, что у неё своё утешение есть, а у меня своё, а не разума от этого лишаться, – запоздало корил себя Игорь. – Одно добре, как рекут волхвы, коли человек в прошлом своём прошибки видит, значит, он мудреет. Выходит, что я не из ума по старости выживаю, а мудрею!» – с внутренней усмешкой успокоил себя князь.