– И сколько же тебе сейчас, Свен? – вопросила Ольга, оглядывая крепкую, будто сбитую из тугой, но вязкой глины, юношескую стать, облачённую в воинское одеяние.

– Пятнадцать зимой исполнилось… А Перунову клятву я уже пять лет тому, как принял, – с оттенком гордости молвил юный Свенельд.

– Вот оно как… Ну, пойдём, я дам тебе плащ, – молвила княгиня и вернулась в княжеские покои. Войдя в небольшую комнату, где хранилась одежда мужа, она вынесла княжеский плащ зелёного сукна с подкладкой из алого шёлка. Быстрый стременной, схватив плащ, тут же убежал, мелькнув рыжей молнией.

– Хм, надо же, это тот самый Свен, которого я тетёшкала на руках, когда ему был год, он ещё к моей груди тянулся, чтобы покормила… – с улыбкой вспомнила Ольга. – Надо же, как пролетело время, уже гридень настоящий, шустрый да ловкий. И Триглав носит, тот, что мы с Игорем ему на годовщину подарили. Такой юный, а в каждом движении уже чувствуется пружинистая скрытая мощь, как у молодого хорька… – Ольга с детства уважала настоящих мужей с крепкой грудью и натруженными работой или оружием руками, от них всегда исходила основательность и властная сила, которая невольно пробуждала в ней женское естество.

Новый стременной был немногословен и даже, кажется, старался всячески избегать княгиню. Свен отказался поселиться в небольшой светёлке, где до того жил Зимород, пообещав князю, что ежедневно с рассветом он непременно будет уже в тереме. Слово своё он держал, и чаще всего уезжал вместе с князем ещё до того, как Ольга просыпалась на своём одиноком постылом ложе.

– Никому я не нужна, все меня избегают – и муж мой, и даже сей совсем юный стременной Свенгельд! – тяжко вздыхая, с обидой думала Ольга, слушая песни и сплетни сенных девиц да ворчанье сварливой ключницы.

Однажды по осени, когда несколько дней и ночей по стенам и крышам терема тоскливо барабанил холодный дождь, она повелела топить баню. Мылась долго, наслаждаясь теплом и банным духом. Сенные девки заботливо умащивали заморскими душистыми маслами её уже не такое молодое, как прежде, но ещё полное силы и желания крепкое сорокалетнее тело. А Ольга с ещё большей тоской думала, что никому её тело, умащенное ли, не умащенное, ныне более не потребно. Игорь, она это понимала, и даже почти знала наверняка, находит утеху у более молодых жён. «А я будто в незримой темнице должна пропадать без мужской ласки. За что же мне участь то такая, будь она неладна! Я-то ведь живая, не заживо замурованная!» – мыслила княгиня, и не различимые в сумраке и банном пару слёзы скатывались по её белым ланитам.

Когда распаренная до истомы Ольга уже облачалась в предбаннике с помощью всё тех же говорливых прислужниц, вбежала ещё одна и сообщила, что князь вернулся из дальней поездки, и что мокрые они все до последней нитки, будто из озера их только что вытянули, а продрогшие так, что слова вымолвить не могут. Одёжку князь повелел им со стременным сухую дать.

– Скажи князю, Миланка, что баня как раз истоплена, пусть сюда со своим стременным идёт, а уж сухую одежду потом наденут, а то грязь да жижу болотную по всему терему за собой потянут! – проворчала княгиня.

– Может, кого из девчат своих оставишь, чтобы и нас попарили? – с трудом разжимая застывшие уста, попробовал пошутить Игорь, когда они с Ольгой столкнулись при выходе из предбанника. Сенные девицы захихикали, стреляя очами на молодого стременного, уставшего и замёрзшего.

– Да уж обойдётесь сегодня без девчат, – недовольно молвила княгиня, уходя со своими помощницами.

– Не жалуют нас с тобою, братец Свен, теремные жёны, – князь принялся с трудом стягивать с себя промокшую грязную одёжину. – Может, из-за меня, старого, а у тебя, поди, отбоя от девчат нету, молодой да ладный, и на службе доброй, а?

– Да ну их, – стушевался отрок, – от жён только хлопоты одни, – пробормотал он.

– Не скажи, брат, жёны нам богами даны, и мы их, как дар свыше, почитать и любить обязаны. Ты, к примеру, ведаешь, что жене отказывать нельзя, особенно когда в ней желание горит, что огонь в кострище купальском? – ухмыльнулся князь, устремив потеплевший взор в некую неведомую точку впереди. Ты вон дядьку Тивера послушай, он в таких делах многое ведает.

– Так, а коли жена мужняя… тогда как? – Вымолвил с трудом стременной, не глядя на князя.

– Значит, муж её счастливой не может сделать, в том его вина, – ответил князь и поторопил: – Давай, веник вон берёзовый в углу бери, пошли париться!

– Вот, мать-княгиня, одежда сухая для князя и стременного, прикажешь отнести? – проворно юркнув куда-то и тут же, словно шустрая мышка, явилась перед княгиней Миланья.

– Оставь, я сама отнесу, – ответила Ольга.

Выждав время, она отправилась в мовницу. А когда вошла в предбанник, то узрела Игоря и Свена спящими на широких берёзовых лавах. На столе стояло блюдо с остатками хлеба и мяса и две пустых кринки. В трёхсвечном хоросе догорали свечи. Жаркая мовь после нескольких дней скитаний под осенним дождём, плотная еда да густой медовый квас усыпили мужей накрепко. Игорь храпел, повернувшись на бок, а Свен спал тихо, свободно раскинувшись на лаве и заложив руки за голову. Мягкое древесное полотнище, прикрывавшее молодого стременного, уже высохло и сползло с груди и покрытого мягкими рыжими волосками бедра. Волнение заколотилось в груди княгини, так что она была вынуждена затаить дыхание. Некоторое время Ольга стояла подле, и перед очами мелькали цветные круги, а в виски стучали невидимые молоточки. Наконец, она услышала приглушённый скрип дверных петель. Торопливо прикрыв стременного, она оглянулась и узрела теремного охоронца, который держал в руках кринку с питьём и новое блюдо с едой. Приложив перст к горячим устам, княгиня показала жестом, чтобы охоронец уходил, и почти сразу вышла за ним.

– Вот, возьми сей вид первого яруса и отвези зодчему, что строит терем каменный для княгини, – повелел князь, положив на стол свиток. – А то коли начнут возводить, да вдруг не так, как Ольга желание высказывала, то она всем жизни не даст.

– А когда отвезу, мне в Ратный стан или… – начал Свен.

– Нет, домой езжай. Или на гуляние купальское, в общем, на святки вольный ты, как птица в небе, – молвил князь. А чуткий отрок понял, что князь Ингард исполнен сейчас предвкушением встречи, которая должна у него случиться в сии святочные дни. О тех встречах как-то нечаянно услышал стременной из тихого разговора самых верных князю охоронцев Борича и Тивера, но его самого князь ни разу с собой в заветное место не брал, и вот опять отправляет с очей подальше.

Несколько огорчённый таким недоверием князя, Свен ехал верхом на своём небольшом, но выносливом гнедом коньке Хатабе и глядел, как люд киевский готовится к купальским святкам, а сам старался догадаться, куда же собрался князь. Ведь когда ты знаешь многое о тех, кому служишь, эти знания всегда можно использовать в трудную минуту, как запас в суме. Вот уже и град позади, дорога лесом пошла и скоро выведет к реке, где в тихом укромном месте начали строить загородные хоромы княгини. Закончены пока только подвальные хозяйственные своды, и кое-где каменные стены достигли окон. Вокруг лес, небольшая река, вынырнув из него, тихо разлилась среди склонившихся к воде длиннокосых ив. Где-то там дальше река упиралась в новую деревянную плотину с мельницей. Заходящее светило удлинило тени дерев почти до середины реки. Пока не стемнело, надобно найти этого седобородого сухощавого зодчего с непременным аршином за голенищем вечно измазанных в известь и каменную крошку сапог. Однако делом это оказалось непростым, – не только зодчего, но и подчинённых ему строителей, обитавших во временном длинном строении, Свен не обнаружил. Потрепав по холке Хатаба, и привязав его тут же у входа в обиталище строителей, он пошёл вдоль каменных оснований терема.