Дороти рассмеялась, задыхаясь, икая и взвизгивая. Пока она успокаивалась, Сьюзан смотрела на океан, мечтая о сигарете. Но когда Хани поблизости, курение запрещено. Это было ее правило. Нерушимое, и никаких лазеек. Оно превратило Сьюзан в тайного преступного курильщика, дымившего только за пределами дома и в дальних туалетах. Как-то раз Хани застукала ее и после этого не разговаривала с матерью целый день. А когда она наконец высказалась, то заявила: «У тебя легкие почернеют. К тому же это гадость». Здорово. Придется завязать с очередной привычкой и от этого сильнее растолстеть. Охренительно. Безопаснее дождаться следующей фазы благоразумия. Но пока она оставалась тайным курильщиком и ды-; мила украдкой, с напряженной от страха и чувства вины спиной.

– Так что, – спросила Сьюзан, – вас уже осчастливили официальным знакомством с бой-френдом?

Она улыбнулась, жалея, что у нее самой не было возможности поговорить с кем-нибудь, когда Лиланд ушел к Нику. Ник, такой приятный театральный менеджер. С тщательно уложенными волосами и в прекрасном костюме. Деловой и умный. Довольно забавно, что теперешняя Сьюзан может поговорить с прежней. Вот что ты получаешь на нижнем этаже нетрадиционных сексуальных подводных течений. Кто-то должен возглавить шествие, и, как правило, он уже ушел вперед.

– Да, но теперь он все время пытается мне исповедаться, – простонала Дороти. – Рассказывает, как лгал мне, что поедет купить книгу, а сам встречался с Рудольфом на…

– Здесь я устанавливаю правила, – решительно перебила ее Сьюзан. – Вам на какое-то время запрещается говорить с ним. Он пытается добиться, чтобы вы его простили, тогда он сможет простить себя, или смириться со своей виной, или что там еще. В любом случае это не важно, потому что, в конечном счете, он попросту вываливает на вас все это дерьмо. В обмен на прощение, так сказать, а в итоге у вас перед глазами будут стоять картины, от которых вы не сможете избавиться. Так что на ближайшие несколько месяцев не открывайте рот на эту тему. Теперь он голубой. Никаких прощаний в Натурал-сити. Он не может получить и своего Рудольфа, и… Вы понимаете, о чем я? Я прошу прощения, но облегчать ему жизнь – не ваше дело. Ваша задача – облегчить жизнь для своих детей. Ваш сын уже большой мальчик? В смысле – ходит, говорит?

– Ему тринадцать, и он очень переживает. Даже не хочет видеть отца. А малышке всего три. Она вряд ли понимает, что происходит.

Сьюзан нервно забарабанила пальцами.

– Вам нужно найти детского психолога, который будет защищать интересы вашего сына, но при этом самой не оказаться козлом отпущения, чтобы ваш муж не мог сказать, будто вы настраиваете сына против него и все такое.

Дороти задыхалась.

– Он уже это сказал! Вы гений! Вам нужно написать книгу! Правда! Она поможет многим. Вы не представляете, как помогли мне.

– Ara, – уныло произнесла Сьюзан. – «Куриный бульон для голубой вдовы».

Она рассказала затаившей дыхание, расстроенной Дороти все, что могла. Даже немного всплакнула во время рассказа, что было неприятно, отчасти поэтому она не желала возвращаться на место преступления. Сьюзан пригласила Дороти в элитный клуб, членскую карточку которого она никогда не сможет аннулировать.

Давным-давно, на семинаре по нью-эйджу, Сьюзан услышала фразу, которая сопровождала ее все эти годы и очень подходила к нынешней ситуации: «Мы подсаживаемся на неразбериху и бурные эмоции во всех наших связях и предпочитаем постоянное разочарование тому…» Она не помнила, чему там предпочитают постоянное разочарование, так что, по-видимому, действительно предпочитала разочарование. Но другие слова, зависимость от неразберихи и бурных эмоций – и даже постоянное разочарование, – отзывались в ней беспокойно и резко. Теперь, стоя на страже своих границ, она могла рассмеяться опасности в лицо. По крайней мере, захихикать – неплохое начало, дверь в ее жизнь немного приоткрыта, и можно тайком пробраться в нее. Но следом в эту дверь вошло безумие. Сейчас, когда она больше не была безумной – или как безумной, – такой стала ее жизнь. Неразбериха и бурные эмоции сгрудились вокруг нее – церемониймейстера на безумном балу. Вещи отказывались беспокоить ее, что бы ни происходило, она оставалась невозмутимой. Невозмутимость наполняла воздух, издавая тихий приятный звук – манящий шум, который ты слышишь, когда сломлен. «Если ты поднимешься, будет плохо» превращается в «А если сломаешься, будет еще хуже».

Ее новый девиз: «Отставить кризисы». Сперва совсем тихо, а затем шепотом он нашел выход наружу. Раз никто не слышал этого, значит, пусть смотрят, вот она, возникла на горизонте, снова излучает сияние, только что восстала из могилы – с дарами! Словно солнечный луч в бушующих солнечных ветрах, она сияла во тьме. Во тьме людей, поглощенных собственным темным опытом. Сьюзан говорила на их языке, знала их тайные знаки. Все перемешивалось, они жевали и пережевывали гребаный дерьмовый жир своих неудач, хотели поговорить об этом.

Сначала, как всегда, появились наркоманы. Ничего нового. Она долгое время была упорным наркоманом. Но теперь пришли и другие виды расстройств – люди, чей мозг ослабевал и расплывался, снова начали появляться в ее окне и просачиваться сквозь ее границы или там, где должны были быть ее границы. Они как-то чуяли ее, чуяли ее слишком развитое чувство ответственности, то, что в них самих должно быть, как у нее. Они приходили, держась за голову, в поисках братства.

Наркоманы, психотики, шизофреники, даже кое-кто из двинутых знаменитостей. Сьюзан впускала их в дом, давала им убежище, которого они искали, защищала их от зла. И это было не так уж плохо. Даже здорово. Да и что еще может случиться плохого после всего, что уже случилось? Поскольку Хани счастлива и здорова, не так уж много. И у нее все отлично – она поднимает оступившихся и заполняет ими свой ковчег.

Теперь, когда Сьюзан стала разумной и трезвой, ей начало казаться, что она превращается в призрак своей прошлой жизни. «Это было, когда я однажды…», «Боже, этот парень, который…» или «Господи, я не была там с тех пор…» Она все еще оставалась собой, но в каком-то смысле уже собой не была. Она уже никогда не станет прежней. И это хорошо, правда ведь? Должно быть хорошо. Она никогда больше не примет ничего на веру, как раньше. Нет, она будет принимать все на веру иначе, лучше.

Невероятно, теперь на всяких мероприятиях она говорила на разные темы – от психических заболеваний до гордости геев. Новая девушка из фильма о путешествии в наркоманский бред и обратно.

На собрании «АМФИС» Сьюзан встала и взяла микрофон.

– Я Сьюзан, и я алкоголик. – Затем, словно очнувшись, добавила: – Ой! Ошиблась комнатой!

Большинство присутствующих засмеялись. Даже Лиланд улыбнулся.

– При такой жизни вы бы тоже стали алкоголиками, а мало кому из вас доставалась такая жизнь. Я могу это доказать! У меня есть квитанции и фотографии. Вы бы тоже стали наркоманами, если бы узнали, что у вас ребенок от мужчины, который забыл сказать вам, что он гей, а вы забыли обратить на это внимание. – Сьюзан посмотрела прямо в зал. – Я жила в другом измерении. Патологическом. Мой разум питался другими вещами – кислотой, Дэшером, Дондером, Блитценом.[54]Я чуть не сошла с ума, положение было критическим: я не спала шесть дней, жила в телевизоре, видела желтый свет, исходящий от моей головы, получала секретные послания от еврейских узников в старом кино, подождите… я забегаю вперед… Вы когда-нибудь слышали, чтобы страдающие маниями говорили об этом?! А где же я при этом была? Вот зачем мы здесь. Чтобы понять это. Или вопрос на самом деле в том, была ли я вообще? Или все-таки где? Но я хочу вам пожаловаться. У нас нет Дня Психотиков! А почему? Я считаю, что это упущение. Представьте себе этот парад. По улице едут убогие платформы, на которых, уставившись в никуда, лежат на кроватях страдающие депрессией. А марширующие маниакальные оркестры? Без инструментов, но при этом все болтают, бегают по магазинам и звонят куда попало? Вы можете себе это представить? Или только я? Неважно, не отвечайте. Но почему бы нет? Почему у нас нет психотической гордости? Дискриминация, стыд и все такое, настоящие угнетенные меньшинства. Что у нас вообще есть? Я вас спрашиваю: у нас есть бары для депрессивных? Нет! А почему? У меня уже и названия заготовлены. «Литий и замок». Клуб «Торазиновая походка». Бар «Смирительная рубашка». Все это пока на ранних стадиях планирования – а, зная психотиков, навсегда там и останется. Если вам это кажется оскорбительным, не стесняйтесь, говорите, потому что психические расстройства – это очень серьезно. Я стала серьезной с тех пор, когда заразилась этим расстройством от туалетного сиденья Анны Николь Смит,[55]так что и вы будьте серьезны. Пожалуйста. И несите ответственность. Если вы обнимали меня или имели другие виды унизительного контакта со мной за последние шесть недель, я рекомендую вам обратиться к доктору, заклинателю лошадей и парикмахеру.