Льебо был незаурядным человеком. Двенадцатый ребенок в крестьянской семье из Лорена, он сделал себе имя у себя дома, в деревне и окрестностях, как принципиальный и искусный врач и таким образом завоевал себе место в ряду французской медицинской элиты, которая сплошь состояла из высших классов. Невысокого роста, разговорчивый, смуглый, с крестьянской внешностью и осанкой, он представлял контраст с алчностью Месмера. Он посчитал, что зарабатывает достаточно денег, чтобы предлагать гипноз бесплатно. Неудивительно, что скоро у него появилось множество пациентов. После пяти лет исследований он описал свои открытия в книге.

Книга Льебо бесспорно установила рекорд как самая неудачная публикация во все времена. За первые пять лет он продал всего пять экземпляров. На него смотрели (если вообще говорить о его известности) как на помешанного на гипнотизме и как на дурака из-за неспособности заработать деньги. Тем не менее он выжил и продолжал применять гипнотизм в своей практике. Говорят, вода камень точит, и не вследствие своей силы, но просто потому, что продолжает капать на камень; так постепенно, потихоньку длительная изоляция Льебо закончилась, когда в 1882 году к нему обратился профессор медицины из близлежащего университета Нанси. Известен факт, что Ипполит Бернгейм был скептиком: ведь гипнотизм — это, конечно же, удел шарлатанов и дураков. Он отправил к Льебо для осмотра одного строптивого пациента. Пациент этот страдал от хронического ишиаса, и Бернгейм не смог ничего поделать. Его намерением было выставить Льебо обманщиком, однако, к удивлению Бернгейма, человек был вылечен. Бернгейм переменил свое мнение. С тех пор началась его дружба с Льебо, и он пригласил его работать с ним в университете, где избавил его от пристрастия к магнетизму, показав, что немагнетизированные пузырьки с водой так же успешно лечат, как и магнетизированные.

То, что они сделали вдвоем, сформировало влиятельный впоследствии нансийский подход к гипнотизму, который и положил начало современному гипнозу. Согласно их взглядам, гипнотизм работает через внушение — психическая сила внушения может влиять даже на физические расстройства. Они первые стали называть то, что они делали, «гипнотерапией». Выражаясь психологически, согласно Нансийской школе гипнотизм основывается на концентрации внимания (или «нервной силы») на различных органах тела и участках мозга. Их техника состояла из комбинации «демократичности», при помощи которой они любили завоевывать доверие пациента, когда, например, давали ему смотреть другие сеансы гипноза, и авторитарности, с которой они обычно приказывали пациенту «спать» командным тоном и даже на какое-то время силой закрывали ему веки. Позднее Бернгейм, однако, обнаружил, что внушение почти так же эффективно, когда пациент бодрствует. Интересно, но в противовес превалирующим взглядам своих современников, согласно которым гипнотизируемость есть форма слабости и подвержены ей по большей части женщины, Бернгейм, наоборот, главным образом практиковал с мужчинами. Он нашел, что легче вводятся в гипноз те люди, которые привыкли повиноваться, например солдаты.

Невысокого роста, с голубыми глазами, излучающими дружелюбие, усами и бородкой клинышком, Бернгейм определил гипноз как состояние внушаемости, индуцируемое внушением. Книга, которую он написал в 1884 году, стала с тех пор образцом ясности и неисчерпаемым источником информации. Она навсегда изменила направление исследований по гипнозу. На протяжении нескольких лет они вместе с Льебо представляли своего рода центр международной школы, хотя между ее представителями были и расхождения во мнениях. Во Франции — это адвокат Льежуа и судебный медицинский эксперт Анри-Этьен Бони, которые особенно интересовались применением гипноза в уголовном судопроизводстве. За границей — Альберт Моль и барон Альберт фон Шренк-Нотцинг в Германии; Рихард фон Крафт-Эбинг в Австрии; К. Ллойд Тукей и Дж. Милн Брэмвелл в Великобритании, Борис Сайдис и Мортон Принс в США; Владимир Бехтерев в России; Отто Веттерстранд в Швеции; Цезарь Ломброзо и Энрико Морзелли в Италии; Иозеф Дельбеф в Бельгии; А. В. ван Рентергем в Голландии — и это только чтобы отметить наиболее выдающихся исследователей, первопроходцев, принесших гипнотизм в современную эпоху.

Однако при всей ясности его идей Бернгейм не встретил безусловного понимания ни дома, ни за границей. Влиятельные силы восстали против него. Война между физиологией и психологией далеко не закончена и по сей день — шизофреники, например, сошли с ума или страдают от биохимического дисбаланса в мозге? Не следует ли оправдывать некоторых жестоких уголовников вследствие избытка у них Y-хромосом и недостатка серотонина? Бернгейм был на стороне психологии только в первой фазе развязавшейся войны.

Если Бернгейм и Льебо представлены как настоящие герои в этой главе, то их оппонент, Жан-Мартин Шарко, выглядит почти как законченный негодяй. Он был врачом с мировой известностью, и именно его интерес к гипнотизму в конечном итоге превратил гипноз в законный предмет научного исследования.

В 1862 году Шарко был назначен главным врачом Сальпетриера, великолепного комплекса на ста акрах берега Сены, состоящего из сорока пяти зданий, словно город, со своими улицами, площадями, садами и населением из пяти тысяч обездоленных, сумасшедших, престарелых женщин с помутившимся рассудком (соседний Бисетр населен мужчинами), которые были собраны вместе без каких-либо попыток классифицировать их заболевания и содержать в разных палатах. Это был рай для такого перспективного невролога, как Шарко; однако до того, как он прославил комплекс, оборудовал лабораториями, организовал музей, расширил научный и преподавательский состав, Сальпетриер был адом, которого избегали многие врачи. Через двадцать лет в результате многочисленных публикаций и успехов его учеников Шарко достиг всемирной славы и основал науку неврологию. Он выделил множественный склероз, расширил понимание полиомиелита, одно из неврологических расстройств названо в его честь, и сделал многое-многое другое.

Врач принцев и королей, Шарко был маленьким, коренастым, энергичным человеком с большой головой, бычьей шеей и низким лбом. Он чем-то напоминал Наполеона и любил подчеркивать это сходство; не возражал и против прозвища «Наполеон неврозов». Артистичный и эрудированный, со знаменитой коллекцией старых и редких книг по демонизму и колдовству, он был властным и повелевающим учителем, не терпящим никакой критики ни дома, ни на работе. К 1880 году Шарко окружил себя восторженными студентами (этот круг остроумно назвали «charcoterie»[52]); а его и без того уже громадный престиж усиливался аурой мистика и репутацией «чудесного» целителя. Он не только обладал сверхъестественной проницательностью в отношении заболеваний своих пациентов, но если, например, видел перед собой случай истерического паралича, просто командовал пациенту бросить свои носилки и ходить.

Диапазон проблем, понимаемых в девятнадцатом столетии как «истерия», стал особой сферой интересов Шарко. Это по-разному проявляющееся расстройство, под которым обычно подразумевалось несколько заболеваний, как органических, так и невротических. Каждый, кто был подвержен галлюцинациям, обморокам, неорганическому параличу или припадкам, с большой вероятностью классифицировался как истерик. Сегодня то, что обозначают словом «истерия», охватывает четыре диагностических категории: посттравматическое стрессовое расстройство, синдром Брике, конверсионное и диссоциативное расстройство[53]. Чтобы внести порядок в эту неразбериху, Шарко определил «большую истерию» как протекающую через три фазы: обморок, конвульсии и манифестацию интенсивных эмоций. Иногда включалась и четвертая — фаза бреда, длящаяся несколько дней. Шарко верил в то, что истерия является органическим заболеванием, указывающим на какие-то нарушения в мозге; однако прогрессивным аспектом его работы явилось указание на то, что мужчины точно так же подвержены приступам истерии, как и женщины; первоначально полагали (как это показывает этимология слова, восходящего к греческому — «матка»), что только женщины подвержены истерии. Важным подклассом истериков являлись сомнамбулы и те, которые впадали в фуговые[54]состояния, когда они на некоторое время забывали, кто они есть, и принимали себя за другую личность, причем ни одна из двух личностей почти не помнила о другой.