— Я думала, вы все знаете…

— Я сказал, что почти все.

Эмма ненадолго задумалась, потом вдруг спросила:

— А я — узница? Если все расскажу, то это будет вроде признания? Вас ведь очень беспокоит то, что происходит на побережье. Вы сделали главным делом жизни поимку таких, как я.

Дариус понял, что слова Эммы — оскорбление. Однако он нисколько не рассердился.

— Вам нравится говорить без обиняков, дорогая? Так вот, я привез вас сюда и буду держать здесь, чтобы быть уверенным, что вы не заставите меня делать выбор между честью и любимой женщиной. Вы должны смириться с тем, что вам не удастся завершить свою миссию. Я остановил вас, и если вы ухитритесь бежать отсюда, то остановлю снова.

Она посмотрела на него как-то странно, потом тихо сказала:

— На этой неделе каждый вечер я должна быть на утесе. Мне надо находиться там вечером, но не очень поздно — чтобы все-таки еще можно было разглядеть море и береговую линию.

— Вы должны проверять, нет ли кораблей?

Эмма кивнула:

— И что море спокойное. В ту ночь папа как раз этим и занимался. — Она тяжко вздохнула, потом вновь заговорила: — Если не будет никакой опасности, я должна ждать до ночи, а потом зажечь фонарь и ходить по утесу в течение часа. Потом мне надлежит вернуться домой и ждать.

— Чего именно?

— Ждать Глупца — так я назвала человека, сообщившего мне, что делать, чтобы вернуть Роберта. Возможно, с ним будет еще кто-то. Я должна принять гостя на ночь или на две. Узнав об этом, я поняла, что речь идет не только о контрабанде. — Эмма утерла слезы и добавила: — Я знаю, что вы думаете об этом моем ужасном выборе, Саутуэйт.

Он обнял ее и проговорил:

— Но явился бы этот гость — вовсе не ваш брат. И даже если он жив, они бы все равно не вернули его. После того как им удалось бы одурачить вас один раз, это повторялось бы снова и снова. Та ночь, в которую ваш отец упал с утеса, возможно, была не первой такой ночью.

Эмма молча пожала плечами. Окинув взглядом комнату, спросила:

— Как долго я пробуду здесь?

— Не знаю. Пока мне не станет ясно, что вы в безопасности.

— Вы тоже будете здесь?

— Некоторое время. Но мне надо заручиться вашим обещанием, что вы не попытаетесь сбежать.

— Не могу дать такое обещание.

— Тогда я буду постоянно наблюдать за вами, буду стеречь вас.

Она вспыхнула, и румянец ее был очарователен.

— Скажите, Саутуэйт, а вы… Говоря о женщине, которую любите, вы имели в виду меня?

— Да.

— В таком случае я должна позаботиться о том, чтобы перед вами не стоял такой ужасный выбор. Кроме того, вы должны знать: если я и попытаюсь бежать, то только ночью.

Дариус пожал плечами:

— Что ж, значит, я должен особенно бдительно стеречь вас ночью.

— Да, думаю, это было бы разумно. — Она подалась к нему, и ее губы приблизились к его губам. — Наверное, вам сейчас следует меня поцеловать, раз я не только ваша узница, но и женщина, которую вы любите. Мне было бы приятно, если бы вы это сделали. И я бы перестала чувствовать себя беспомощной и одинокой, если бы вы держали меня в объятиях.

Граф с удовольствием исполнил просьбу Эммы, хотя и заподозрил подвох, вернее — какую-то хитрость с ее стороны.

Но она ответила на его поцелуй с такой отчаянной страстью, что он забыл обо всем на свете, в том числе и о своих подозрениях. Вцепившись в его рубашку, Эмма сорвала ее чуть ли не с яростью, и эта ее неистовая страсть разбудила в нем неизбывный голод и окончательно затуманила его сознание — осталось только желание обладать ею, владеть ею вечно.

Граф тут же стащил с себя бриджи, затем расстегнул платье Эммы — и вскоре они уже лежали в постели совершенно обнаженные.

— Быстрее же, сейчас же! — задыхаясь, бормотала Эмма. — Хочу тебя, всего тебя, хочу, чтобы ты был со мной… Чтобы я могла чувствовать еще что-то, кроме беспокойства и страха…

Дариус приподнялся над ней, заглянул ей в лицо, а затем, опустившись, медленно вошел в нее. Эмма ответила глубоким вздохом, полным облегчения, и этому вздоху вторил восторженный возглас его души — он почувствовал нечто особенное, нечто такое, что способен испытывать только по-настоящему счастливый человек. Ведь было совершенно очевидно: в своем самозабвении Эмма забыла обо всем на свете, — забыла о сдержанности, о скромности, так что в конце концов открыла ему доступ не только к своему телу, но и к сердцу.

Опершись на изгородь, Эмма наблюдала, как Саутуэйт объезжал молодого жеребца в просторном загоне, примыкавшем к столь же просторной конюшне. Она любовалась статями норовистого животного, которого графу удалось привести к повиновению. Ее восхищение вызывал и всадник, казавшийся деревенским жителем в своих заляпанных глиной сапогах.

Их последние два дня были наполнены любовью и эротикой, и страсть приглушила страх Эммы, но не уничтожила его полностью. Каждый раз, вспоминая о Роберте, она погружалась в глубокую печаль. Временами же размышляла о том, как бы сбежать, хотя и понимала, что побег не принес бы ничего хорошего. Саутуэйт определенно знал, куда она направится и почему.

Эмма прекрасно понимала: граф похитил ее, чтобы она не сделала чего-нибудь такого, что можно было бы истолковать как предательство, и если бы она теперь приблизилась к тропинке на утесе, то он, возможно, сам бы передал ее властям. Даже сейчас кто-нибудь мог бы это сделать, если бы узнал о ее планах. Так что вполне возможно, что она могла бы оказаться лицом к лицу с настоящим тюремщиком, а Саутуэйт… Все-таки он предложил ей покровительство и убежище, хотя и ограничил ее передвижения.

Тут граф заставил коня остановиться и, улыбнувшись, похлопал его по шее. Затем, пустив жеребца шагом, подъехал к Эмме.

— Скоро вернемся в дом, — сказал он.

Она пожала плечами:

— Мне все равно. Я люблю смотреть на лошадей. Не стоит возвращаться из-за меня.

Он кивнул, потом подъехал к воротам изгороди. Поднял щеколду и выехал. Достаточно было его едва заметного сигнала, чтобы жеребец помчался галопом через поле за воротами.

Эмма подошла к деревянной скамье и села неподалеку от конюшни. Скамья была слишком высокой, и ноги Эммы болтались в воздухе, выглядывая из-под подола платья. Она опустила глаза и рассмеялась над собой — совсем забыла, как странно сегодня выглядела. На ней были короткие сапожки одной из служанок, а платье, слишком короткое для нее, дала ей на время другая служанка. Шляпка же была найдена в спальне Лидии и, поскольку была очень простенькой, прекрасно подошла к нынешнему наряду Эммы. О, как они с Саутуэйтом смеялись, когда она напялила на себя эти чужие вещи!..

Она потом намекнула Дариусу, чтобы он отправил кого-нибудь в ее дом за одеждой. Но он отказался, сказал, что для него она и так хороша. Ах, это звучало очаровательно! Однако отказ его был столь решительным, что стало понятно: для этого у него имелась весьма серьезная причина.