Валентин и Зяма понимающе промолчали, а Данил спросил хмуро:

– Ну?

– Со странами, – обронил Денис с мягкой усмешкой, – где разгул мракобесия, не считаться проще. Варвары… Их можно не слушать, с ними можно поступать как заблагорассудится. С ними вообще можно не разговаривать, что весьма удобно. А вот с Каддафи приходилось! Это был настоящий сильный лидер, потому настала пора его убрать, а режим расшатать до нынешнего состояния.

– И теперь о Ливию можно ноги вытирать? – спросил Валентин.

Денис кивнул:

– Страна с мощной экономикой и огромными научно-техническими возможностями, что еще в прошлом веке почти создала атомную бомбу, едва-едва удалось помешать, так что это был серьезный противник! А сейчас просто территория, на которой идет гражданская война, где двенадцать племен дерутся за власть. Страны нет, угрозы нет, а с дикарями кто станет считаться? Так что, ребята, если Штаты и говорят громко, что вот там-то и там-то потерпели неудачу, то это для отвода глаз. Неудачи в громко провозглашенных целях, ну там установить мир и благополучие, однако о настоящих успехах помалкивают. Сами понимаете почему.

– Понимаем, – согласился Валентин, – засрать целую страну, превратив ее в кучу говна, – это успех, о котором пока что хвастаться не принято, но знать… приятно.

Похоже, я похвастался зря. Не удалось собрать и половину тех героев, на которых так рассчитывал. Получился не митинг с веселой дракой, а нечто унылое, словно шествие с флагами по улицам Пхеньяна и выкриками в честь великого Ким Ир Сена.

Вечером позвонил Дудиков и сразу же, наговорив кучу теплых слов, сообщил, что как раз именно мы показали себя лучше всего, так как власти на этот раз заранее приняли отвлекающие и прочие профилактические меры.

– Они тоже учатся, – сказал он. – Медленно, как всякий планктон, но начинают что-то понимать… и реагировать. Точнее, имитировать ситуацию, что и в России существует самая настоящая демократия.

– Для них это непривычно, – сказал я с сарказмом.

– Очень, – согласился он, – но если нельзя встречать протестующих танками, как было в Китае, то все равно как-то защищать свои шкуры им надо. Однако здесь их основная ошибка…

– Какая?

Он улыбнулся:

– На митинге, который вы считаете неудачным, еще раз подтвердилось… теперь уже окончательно, что власти не призовут на подавление беспорядков войска.

Я спросил с недоверием:

– Точно?

– Во всяком случае, – уточнил он, – с нынешним составом правительства.

– А если военный переворот?

Он презрительно поморщился:

– Власти, опасаясь военных, посадили там на все руководящие должности таких ничтожеств, которым самим нужно утирать носы. Понятно, что те и не шелохнутся, даже если Москва будет гореть почище, чем при Наполеоне!

– А если, – спросил я на всякий случай, – этих заплывших жиром генералов сместят молодые и энергичные офицеры?

– Их уже убрали, – отпарировал он. – Еще Ельцин начал это дело, а теперь в армии все, вплоть до лейтенантов, меньше всего думают о России. Нет-нет, вмешательства со стороны армии не будет! Это главное, что вчера удалось понять.

– Это было так важно?

Он кивнул, лицо стало очень серьезным.

– Очень. Были опасения, что Кремль может решиться на заманчивый опыт Тяньаньмэня. Но у российской власти нет решительности ни Сталина, ни сегодняшних китайских лидеров. А это значит, ваши руки развязаны. Вы сможете действовать… увереннее. Я уже сказал Денису, чтобы переходил на новый уровень. Кстати, для него намного более привычный. В некоторых делах он вообще мастер, уже увидите… надеюсь!

Я слушал и втихую радовался, что другие вообще обгадились, хотя, конечно, обидно, что бесплатным концертом какого-то Фридриха Габбеля, что не входит ни в одну десятку рок-исполнителей, смогли оторвать две трети тех, кто в противном случае пришел бы на митинг протеста против произвола Кремля.

– Надеюсь, – ответил я, стараясь, чтобы голос звучал солидно. – А мы со своей стороны постараемся сделать все так, как задумали!

Он снова усмехнулся, но теперь я понял, что это значит. Никому в мире еще не удавалось сделать все, что задумывал, но если получалось хотя бы половину, это и было большой победой.

– Авторитарные власти, – сказал он, – как допотопный динозавр, реагируют медленно.

– В России, – пробормотал я, – именно такая власть.

– Вот-вот, – сказал он, – мелкие звери уже отгрызают ему половину длинного мясистого хвоста, а сигнал оттуда только доходит до мозга! Там долго обрабатывается, после чего динозавр получает команду повернуть голову и посмотреть в удивлении назад: что это там его вроде бы чуть укусило?

– Это вы о вчерашней передаче новостей?

– Будут еще, – пообещал он. – Но теперь это почти ничего не изменит.

– Надеюсь, – ответил я сдержанно.

Меня он подбадривает, хотя, как чудится, сам не очень уверен в том, что кремлевские власти так и будут глупо пассивничать, отдав инициативу оппозиции.

Первый шаг, хоть и очень запоздалый, власти уже сделали, наконец-то начав запоздало показывать на телеканалах, подконтрольных Кремлю, видеоматериалы насчет митингов, шествий и демонстраций оппозиции. Упор делался на кадры, где, к примеру, омоновца сбили с ног и торопливо бьют ногами пятеро здоровенных парней, или как девушки бросают камни в полицию, но если их пытаются остановить, визжат, отбиваются и вопят о нарушении исконных демократических прав и либеральных ценностей права на самовыражение в любой форме.

– Властям не верят, – возразил я. – Неважно, что показывают! Если Кремль скажет, что дважды два равно четырем, все назло будут говорить насчет пяти, а то и про ту самую стеариновую свечу!

– Вот и прекрасно, – сказал он с удовлетворением. – Как я уже сказал, у российской полиции, ОМОНа и тем более армии нет никаких убеждений. Они просто существуют. А работу выполняют только потому, что за нее хоть как-то, но платят. И еще потому, что на другую работу, по сути, неспособны. Ну разве что асфальтировать улицы, но такой работой брезгуют, предпочитая нанимать таджиков или узбеков, как в Европе нанимают турок, а в Штатах мексиканцев. Потому российская полиция вскоре начнет разбегаться.

– Почему?

Он посмотрел на меня очень внимательно.

А вы забыли, что мы уже в новом мире, где каждое наше слово, движение или жест – фиксируются? И не только установленными везде видеокамерами на перекрестках улиц, в крупных магазинах, аэропортах и даже в подъездах домов, но главное…

Он сделал паузу, я договорил:

– Самими демонстрантами?

– Верно, – подтвердил он. – У каждого есть мобильник с фотоаппаратом и видеокамерой. Вы можете крушить автомобили и разбивать витрины, не подозревая, что вас снимают из десяти разных мест, в том числе и кто-то из ваших приятелей. Но молодежь, к счастью, об этом просто забывает, а вот полиции и ОМОНу постоянно напоминают, что каждый их шаг фиксируется, иски могут посыпаться градом, а если в самом деле где-то преступят черту, то все руководство ОМОНа затаскают по судам, российским и международным. Догадываетесь, что из этого вытекает?