Плен мог окончиться с окончанием военных действий или же пленного могли отпустить «под честное слово» (под обязательство не воевать в нынешней кампании) – это Наполеон предлагал, например, князю Николаю Репнину-Волконскому, полковнику кавалергардов, попавшему в плен под Аустерлицем. Князь отказался, но его все равно отпустили, тем более, что кампания после Аустерлица в общем-то уже и закончилась.

С адмирала Вильнева, попавшего в плен после битвы при Трафальгаре, было взято обязательство серьезнее – не служить более против англичан. Шел 1806 год, и Вильнев должен был отлично понимать, что дает в общем-то невыполнимую клятву: Англия ведь была главным противником Франции и этой борьбе не было видно ни конца, ни края. Возможно, Вильнев дал эту клятву, уже решив, что ему не придется ее исполнять: прибыв во Францию 15 апреля, он через неделю покончил с собой.

(Современников смущали пять ножевых ранений на груди адмирала. Сомневаясь, что человек может раз за разом бить себя ножом, многие предполагали, что адмирал был убит. Однако что такого он мог сказать на суде, да и был бы такой суд? (Командовавшего сдавшейся под Байленом французской армией генерала Дюпона и его соратников по возвращении во Францию, напомним, держали в крепости без суда шесть лет, правда, было это уже после смерти Вильнева). И какую особую вину мог видеть за Вильневым Наполеон? То, что Вильнев не герой, император в общем-то отлично знал еще с Египта: в битве при Абукире группа Вильнева так и не вышла из бухты, оставив корабли адмирала Брюэса наедине с эскадрой Нельсона. Вильнев увел оставшиеся у него корабли на Мальту, где потом два года (!) бездействовал, пока в 1800 году англичане, наконец, не взяли его в плен в первый раз. Еще до Абукира был у Вильнева такой эпизод: в 1796 году он должен был участвовать в Ирландской экспедиции генерала Гоша, но опоздал со своими пятью кораблями. При этом Вильнев не был трусом. Может, ему просто не везло или он терялся перед большими задачами – в обоих случаях он не вписывался в свою эпоху. Слава была смыслом жизни тогдашних людей, а как раз славы-то к своим 43 годам Вильнев и не заслужил).

После сражения противоборствующие армии, если одна из них тут же не пускалась в бега, обменивались списками пленных. Через парламентеров можно было передать письма и деньги. Василий Норов писал родным о брате Аврааме (раненый при Бородине, он был оставлен в Москве с тысячами других русских раненых): «братец пролил кровь свою за отечество и попал в руки неприятеля, но человеколюбивого, ибо сам братец пишет, что ему и всем раненым нашим офицерам весьма хорошо, доктора искусные, и рана его заживает. Генерал Ермолов и все офицеры гвардейской артиллерии, получив от него письма чрез французского парламентера и узнав, что ему нужда была в деньгах, послали ему значительную сумму червонцев». К Норову даже пропустили посланного его родителями крестьянина Дмитрия Семенова, с которым Норов отправил домой письмо.

(Хотя раненые в госпиталях и медицинский персонал пленными по правилам тех времен не считались, но французы, видимо, смотрели на Норова и его товарищей по несчастью именно как на пленников, предлагая им «возвратить нас в нашу армию, если мы для проформы дадим расписку, что в продолжение кампании не поступим опять в ряды» (Норов). Никто из русских на это не согласился. Интересно, что по воспоминаниям Норова, сразу же после ухода из Москвы французов в палату к раненым русским явился один из находившихся в этом же госпитале раненых французов и заявил: «Господа, до сих пор вы были нашими пленниками, теперь же мы становимся вашими. Господа, не сомневаюсь, что вы не могли жаловаться на обращение с вами, позвольте же выразить надежду, что и с вашей стороны мы встретим такое же отношение!..». Французы даже отдали русским на хранение свои ценности – деньги, ордена и т. д.).

Примечательно, что «домой», к своим, пленные хотели не всегда. Под Тарутиным был взят в плен племянник генерала Кларка (военного министра Франции) Эллиот. «Я предложил обменять его, – записал в дневнике Роберт Вильсон, английский генерал при русской армии, – но он сам воспротивился сему из-за стесненного положения французов, ибо «пресытился уже кониной и казацкими саблями».

Плен был одной из превратностей военной судьбы, и к нему относились философски: не гордились, но и не стыдились. Тем более что эта «маленькая неприятность» значилась в послужных списках у многих главных персонажей эпохи.

(Знаменитый Ермолов при Аустерлице попал в плен на полчаса – его освободил полковник Елизаветградского гусарского полка Василий Шау с несколькими драгунами Харьковского полка).

В 1790 году 25-летний Петр Багратион был тяжело ранен на Кавказе, оказался среди мертвецов и был взят в плен горцами Шейха Мансура. Однако те его отпустили – пишут, что из уважения к отцу Багратиона.

Будущий прусский фельдмаршал Блюхер в 1806 году, после разгрома пруссаков при Аурштедте, отступил с остатками войск, но в конце концов сдался французам, и его в феврале 1807 года обменяли на генерала Виктора, взятого в плен прусскими партизанами майора Шилля. (Для Блюхера это был уже второй плен – в первый раз, еще в Семилетнюю войну, по иронии судьбы, его, 16-летнего офицера из Померании, принадлежавшей тогда Швеции, взяли в плен пруссаки, к которым он и записался на службу в 1760 году!).

Кстати, вместе с Блюхером при Ауэрштедте попал в плен будущий преобразователь прусской армии Герхард Иоганн Давид Шарнхорст, которому было уже за пятьдесят. Шарнхорст начинал службу в ганноверских войсках и воевал с Францией еще в 1793 году, а на прусскую службу перешел в 1801 году. Обменяный вместе с Блюхером Шарнхорст приехал в прусский корпус Лестока и вместе с ним участвовал в битве при Прейсиш-Эйлау.

На последующую судьбу генералов плен влиял редко (а уж на судьбу офицеров и тем более простых солдат – никогда). Под Аустерлицем в плен попали восемь русских генералов (правда, мне удалось установить лишь семерых) – генерал-лейтенант барон Вимпфен (раненый); генерал-майор, командир Уланского Цесаревича и Великого князя Константина Павловича полка Егор Меллер-Закомельский (раненый при атаке на конницу Келермана); в Сокольницком замке взяли генерал-майора шефа 7-го егерского полка Ивана Миллера 3-го (раненый), генерал-майор шеф Малороссийского гренадерского полка Григорий Берг (раненый); а вместе с начальником третьей колонны генералом Пржибышевским сдались шеф Бутырского мушкетерского полка генерал Штрик (он будто бы уже без шпаги ездил перед фронтом своих солдат и призывал их сдаться, однако бутырцы не слушали его и продолжали отстреливаться) и шеф Азовского мушкетерского полка генерал Селехов. В некоторых книгах в качестве восьмого пленного генерала мною был обнаружен некто Миллер 1-й, но кто это такой, выяснить не удалось. Даже в приведенном в книге Олега Соколова «Аустерлиц» Расписании союзной армии на 2 декабря 1805 года Миллера 1-го в генеральских чинах нет.

(Иногда пишут, что в плен попал и шеф Галицкого мушкетерского полка генерал-майор Иван Лошаков, разжалованный потом в солдаты, однако его вина состояла в том, что уже после сражения он уехал от полка в вагенбург (в лагерь) к молодой и красивой жене – у генерала, чей полк входил в злосчастную колонну Пржибышевского, видимо, просто сдали нервы. Через несколько дней Лошаков с женой и вовсе уехали в Лемберг (Львов). Кутузов в реляции, написанной «по чистой совести и совершенной справедливости» (писать две реляции приказал царь: в одной – вся правда, а другая – для опубликования), написал в числе прочего и о Лошакове. Генерал попал под суд и был разжалован в солдаты, после чего определен на службу в полк, расквартированный в Киеве. Может, через какое-то время царский гнев сменился бы на милость (был ведь возвращен на службу генерал Ланжерон, которому Александр после Аустерлица милостиво «разрешил» просить об отставке), но в Киеве Лошаков «жил на свободе и пользовался всеми удобствами жизни». Это стало известно императору и взбесило его: Лошакова перевели в Ряжский мушкетерский полк, начальство которого было предупреждено о неминуемых строгих взысканиях, если Лошакову будут делаться поблажки по службе или «его примут в общество офицеров». (История эта описана в журнале «Киевская старина» за 1888 год).